Древняя земля Магриба полна сокровищ. Случайный путник может пройти мимо, никогда так и не узнав об их существовании. Словно неприглядные, почти без окон, стены домов медины – старого города, Магриб бережет свои сокровища от праздных и суетных взоров. Лишь тем из искателей, кто ведOм нестерпимой жаждой сердца, заветный ключ откроет дверь в мир за стенами – туда, где за темным проходом открывается пространство света, где путник замрет, завороженный игрой цвета и прихотливых форм, достойных «Тысячи и одной ночи»...

Слева направо: переулок медины, Зерхун; вход в мавзолей Мулай Идриса, Фес; улица в старом городе, Марракеш (здесь и далее – фотографии мои или публикуемые с разрешения моих Друзей)

Для нас волшебным ключом к сокровищам Магриба стал наш Друг и Проводник, марокканский суфий по имени Халил.

Халил (фотографии Халила и сведения о нем помещаются с его разрешения)

Халил родился в самом суфийском из городов Марокко, Фесе. Марокканцы скажут вам, что «в Фесе все - суфии». Должно быть, это преувеличение, однако правда то, что не подвластный описанию дух дервишей чувствуется в этом городе, как нигде в Марокко, и этим Фес схож с Коньей и Бухарой, пропитанными тонкой сущностью - баракой многих поколений суфийских святых.

Панорама Феса: слева расположена старая часть города - медина

Большую часть населения Феса, как и всего Марокко, составляют вовсе не арабы, как принято считать, а коренные жители Северной Африки – берберы. Наш Друг Халил – наполовину бербер, наполовину потомок испанских и португальских мавров, переселившихся в Магриб во времена, когда тот был под властью арабских династий Андалузии. По словам Халила, генетически берберы близки к древнейшим жителям Европы – баскам и кельтам, а лингвистически схожи с народами к северу от Сахары. Смуглые и черноволосые, берберы внешне очень напоминают южных славян, хотя изредка среди них можно встретить и светлокожих голубоглазых людей. Так или иначе, лица берберов кажутся приезжим из России странно родственными, хотя – казалось бы...


После арабского завоевания Северной Африки большинство берберов приняли ислам, при этом во многом сохранив и родовые языческие традиции. Многие следовали суфийскому Пути, который здесь принято называть тасаввуф. Последователи персидского суфия Абдул-Кадира Гилани (орден Кадири) появились в Магрибе в 14-м веке, и затем, уже в новое время, пришла «вторая волна» местных орденов - Шазили, Даркави и Тиджани, которые на сегодня являются наиболее распространенными.

В семье, где родился Халил, много поколений принадлежали к суфийскому ордену Кадири. Дед Халила был зажиточным землевладельцем, жертвовавшим значительную часть своих доходов на нужды общины дервишей, к которой принадлежал. По словам Халила, суфийским практикам, например, зикру – поминанию Божественных имен - его никогда специально не учили – он просто участвовал в нем со старшими членами семьи и их друзьями, тоже дервишами, часто бывавшими у них в гостях. Каждую неделю дед и отец брали с собой Халила в завийю – место, где собираются суфии для четвергового радения.


Для многих людей, выросших в суфийской Традиции (в отличие от тех, кто, как я, искал ее, будучи взрослым человеком), зикр – не усилие, не упражнение, он естественен, как дыхание. Когда после долгого дня походов и переездов мы просили Халила делать с нами зикр, «если, его, конечно, не затруднит», он с обычной ослепительной улыбкой отвечал: «Как зикр может затруднить? Разве есть что-то лучшее из того, что человек может сделать здесь и сейчас, чем поминать Бога?»

К двенадцати годам Халил знал весь Коран наизусть – искусство хафиза, мастерство произнесения или пропевания сур правильным тоном голоса и в подходящий момент времени было частью его домашнего обучения.


Арабский Халила, как и всех марокканцев, своеобразен, его звучание отличается от классического даже для не очень натренированного уха, вроде моего. Как и многие языки, попавшие в ситуацию изолированного развития, арабский, принесенный в Магриб завоевателями из Аравии в 7-м веке, до нашего времени сохранил многие архаичные черты. Поэтому, по словам Халила, молитвы, читаемые в Магрибе, гораздо ближе к своему изначальному звучанию.


Я не могу оценить это утверждение как языковед, однако воздействие на меня звучания сур, прочитанных Халилом, действительно стало опытом, не сравнимым ни с чем. Я думаю, что дело в особом произнесении арабского долгого «а», когда звук уходит не вовне, а реверберирует внутри, где-то в области солнечного сплетения. При этом «а» произносится не столько горлом, сколько нутром, и звучит почти как «о». В первую же минуту нашего зикра эта нутряная вибрация, резонируя в моем теле, начала вызывать чувство, как будто мое тело открывают изнутри, как ключом. Заныло в месте, которое ассоциируется с расположением тонкого центра суфийских упражнений – он называется латифа рухийя, но ощущение не было неприятным. Оно было мне знакомо, я когда-то его уже чувствовала в том же самом месте пятнадцать лет назад, когда спонтанно активизировался этот центр.


Хотя я и пытаюсь, эффект зикра нельзя описать словами, но нужно слышать и чувствовать, сидя рядом с человеком, умеющим правильно произносить Звук. Даже аудиозапись не может запечатлеть его целиком, потому что часть воздействия неслышима, хотя и ощутима. Природа этой вибрации отлична от природыколебания воздуха, воздействующего на ваши барабанные перепонки - это вибрация преображенного существа Мастера зикра, передаваемая всему вашему телу, включая его тонкую часть. Эта вибрация и есть ключ, открывающий дверь в сокровищницу сердца, подобно волшебному «Сезам, откройся!»


Звук зикра можно сравнить с деревянной балкой, которой ударяют по колоколу, и тот начинает вибрировать. Если рядом находятся другие колокола, сонастроенные с первым, они тоже начнут звучать.


В каждом из нас есть такой хорошо настроенный колокол, безошибочно откликающийся на нужную частоту – это наше тело. Тело прекрасно отличает фальшивое золото от подлинного, имитатора от Мастера Звука. Имитатор можно обмануть разум, чувство, но тело он обмануть не сможет. Раз распробовав эту исцеляющую, вдохновляющую вибрацию, тело будет требовать ее еще и еще, и зикр станет потребностью. Я думаю, именно поэтому птицы начинают утро с пения.

Кстати, о птицах. Однажды утром в саду внутреннего дворика отеля в Марракеше мы с Друзьями наблюдали, как звучание нашего с Халилом зикра заставило одновременно петь всех сидящих вокруг на деревьях птиц. Это даже нельзя было назвать пением, а мощной непрекращающейся звуковой волной, которую они поддерживали все время нашего зикра, закончив только тогда, когда закончили мы. Когда мы поделились нашим изумлением с Халилом, он, как всегда, улыбаясь от уха до уха, ответил, что удивляться тут нечему, потому что если ты поминаешь Бога так, как дОлжно, то не найдется живых существ, кто не захотел бы присоединиться к тебе.


...В возрасте шестнадцати лет Халил уехал учиться антропологии в Северную Америку, и задержался на этом континенте на целых тридцать четыре года, - отсюда его безупречный английский и уникальное положение человека, понимающего и восточный, и западный тип мышления. Некоторое время он пожил и в Канаде, и даже знал многое о городе, где я живу. Нам было с Халилом очень легко и захватывающе интересно благодаря этому невероятному сочетанию обширных познаний в истории, психологии, антропологии (и даже физиогномии и хиромантии!), не говоря уже о живом уме, интуиции и мудром сердце суфия, в котором нет деления на национальности и конфессии, а есть только - Единство.

Халил – суфийское имя нашего Друга, не то, что было дано ему при рождении. Как сказал нам Халил, каждому суфию Водители в какой-то момент открывают его настоящее имя, и такое имя является его подлинным звучанием и вибрационной подписью. «Халил» на арабском означает «друг, товарищ, тот, кто всегда рядом». Другое значение слова «Халил» – «внутренняя сущность, сердце». Наш Друг рассказал нам историю о том, как он получил свое суфийское имя:

Во время жизни в Америке Халил обучался в группе последователей суфийского шейха и писателя иранского происхождения по имени Хоссейн Наср. В какой-то момент его обучения наступило время, когда мукаддам (человек, которого шейх уполномочил обучать других) сказал, что передал Халилу все, что мог, и если тот хочет двигаться дальше, ему следует искать себе учителя на Востоке. Халил спросил, где конкретно ему следует искать, однако получил ответ, что сами обстоятельства его жизни подскажут правильное направление.

Халил стал ждать, и через некоторое время действительно получил то, что посчитал указанием. Тогда у Халила был собственный магазин, где продавались восточные товары, и один из посетителей, оказавшийся сирийцем, пригласил его приехать в Дамаск, чтобы посмотреть образцы небольших ковриков и, возможно, заключить сделку. Так Халил оказался в Дамаске. Когда он разыскал адрес своего нового знакомого, оказалось, что прямо напротив этого места находится суфийская завийя. Совпадение поразило Халила, и, поскольку до назначенной встречи было еще довольно много времени, он решил зайти в завийю. Там, как ни странно, в тот момент совсем не оказалось людей, и, присев в уголке, Халил мгновенно погрузился в необычное состояние, промежуточное между сном и бодрствованием, похожее на транс.


Халил не спал, однако воспринимал то, что ему передавали, в виде ярких зрительных образов. Он увидел очень высокую фигуру в ослепительно белом одеянии, с зеленым тюрбаном на голове. Голос существа раздался в его голове: «Халил, проснись!» Халил удивился, что его называют чужим именем – так звали его брата, погибшего в аварии много лет назад. Он сказал высокому существу: «Я не Халил, это имя моего брата». «Нет, ты Халил, отныне тебя будут звать так», - настаивал голос. Существо поведало Халилу и другие вещи о его будущем.


Когда Халил очнулся от странного полусна, оказалось, что в завийе он уже не один, туда пришел мукаддам – человек, ответственный за завийю. Он сразу обратился к Халилу, спросив, откуда тот (поскольку сразу было видно, что он приезжий – на нем была не традиционная одежда сирийцев, а западная). Как оказалось, мукаддаму также той ночью было дано нечто вроде внутреннего наития или видения о том, что сегодня он будет разговаривать с человеком издалека, и эта встреча будет иметь особое значение, поэтому он и решил задать вопрос Халилу. Они долго разговаривали, и в результате Халил был принят в общину дамасских суфиев, где обучался несколько месяцев, а затем приезжал каждые полгода, чтобы поддерживать контакт с шейхом.


После этого рассказа Халила мы, конечно же, спросили о том, какое значение суфии той Традиции, в которой вырос и обучался Халил, придают снам и видениям, если вообще принимают их во внимание. Мы получили интересный ответ, и я хотела бы его привести здесь. Халил сказал, что видения сильно отличаются от обычных снов. Обычные сновидения – результат проработки дневных впечатлений, полученных ранее эмоциональных импринтов или психологических травм, сигналов от физического тела, в том числе сообщающих о скрытых болезнях и т.д. Иначе говоря, они приходят из эмоционального, ментального или физического тела.

Видения принадлежат к совершенно другой категории, потому что они приходят от сущности человека, его Высшего Я. Они случаются не столь часто, но бывают настолько яркими, что остаются в памяти надолго, иногда навсегда. Видения приходят чаще всего в течение нескольких часов в ночное время суток – от полуночи до трех или четырех часов утра, до рассвета. От видения человек всегда просыпается, и всегда хорошо помнит то, что увидел и почувствовал. По словам Халила, важнее всего даже не те образы, которые приходили в видении, а то чувство, которое их сопровождало. Если вы не можете расшифровать значение образов, но при этом проснулись со светлым и спокойным чувством, сообщение, переданное вам вашим Высшим Я – позитивное. И наоборот. Сообщение заключается в вашем ощущении, в чувстве.


После нескольких лет обучения у дамасских суфиев шейх наделил Халила правом служить мукаддамом – тем, кто помогает в обучении других учеников, однако до последнего времени Халил не чувствовал внутреннего стремления немедленно начать такую работу. Только в последние годы, после того, как Халил вернулся в Марокко, у него стал вызревать мыслеобраз о создании в чистом и красивом месте в предгорьях Атласа суфийского центра, куда искатели могли бы приезжать для медитации или совместных духовных практик. По пути из Марракеша в Фес Халил показал нам эти места, покрытые столетними кедровыми лесами, где можно увидеть пещеры святых отшельников, проводивших там свое молитвенное уединение.

Прощаясь с Халилом, мы искренне пожелали ему удачи в его начинании, «бросив семя» пожертвований для будущего суфийского центра. Халил обещал сообщать нам, как будет продвигаться этот проект, и сказал, что будет безмерно рад гостям из России. Конечно же, как только обитель нашего Друга откроет двери для гостей, я обязательно напишу об этом.




То, что открыл нам Халил, наш ключ к сокровищнице Магриба, не всегда оказывается доступным взору не только приезжих, но и местных жителей. Мы попадали в места, куда не водят туристов, и становились участниками событий, в которых не бывает посторонних зрителей.

Одно из таких событий - лила Айсава, суфийское радение в ночь четверга.

Начало церемонии. Члены тайфы (группы) Айсава в традиционной одежде исполняют зикр, Фес, Марокко (здесь и далее фото- и видеоматериалы мои)

Сколько-нибудь значимых источников на русском языке о марокканском братстве Айсава просто нет, поэтому я приведу о них сведения, которые мне удалось услышать от Халила и найти самой.


Айсава (Исава, Исавийя) – суфийское братство, последователи которого распространены в Марокко и других странах Северной Африки. Название братства идет от имени его основателя, суфийского святого 16-го века Сиди Мохаммеда бен-Исы, также называемого «Совершенным Шейхом» - Шейх аль-Камил. Центром братства является завийя в городе Мекнес, Марокко.


Лила означает «ночь», так называют ритуал вхождения в транс при помощи сочетания ритма и пения, который братья Айсава проводят для духовного исцеления, очищения и, если требуется, экзорцизма.


Надо сказать, традиционные общины имели хорошее представление о психической гигиене.


Те, кто слышал о дервишах маламати, знают, что их специфическое служение заключалось в извлечении и нейтрализации отрицательной энергии, которая время от времени накапливается в человеческих сообществах. Целью было не дать негативу достигнуть взрывоопасного уровня. Маламати действовали разными методами, но чаще всего провоцировали осуждение, вызывая поток негативной энергии в отношении себя, а затем, пропуская через себя негатив, уравновешивали его таким же количеством позитивной энергии или «заземляли» отрицательный заряд.

Айсава, как и маламати, эффективно «вытряхивают» из людей накопленные негативные эмоции, психическое и физическое напряжение (в традиционном мировосприятии эти сгустки энергии персонифицируются как «джинны»), только используют они для этого сочетания ритмов, движения и молитвы. Слаженная тайфа (группа) дервишей Айсава - проводник бараки основателя братства, Шейха Аль-Камила, своей позитивной силой нейтрализует выбрасываемую людьми в процессе очищения отрицательную энергию.


*****

Марокканский суфизм – весьма своеобразное явление. Тайфа магрибских дервишей – музыкальная группа. Где-то в других местах суфийские группы для достижения гармонизации собираются на беседы, совместные чтения, радения или медитации, строят что-то или плов готовят. В Магрибе они музицируют. Инструменты обучения и работы марокканских тарикатов – звук и ритм. Вместо обычных сухбата (общения), хилвата (уединения) или муракабы (созерцания) группа магрибских дервишей играет и поет.

Человек, назначенный руководителем группы – его называют мукаддам, является одновременно самым опытным и самым умелым музыкантом. Он должен в совершенстве владеть всеми инструментами, хорошо петь и знать движения священных танцев. Для того, чтобы стать мукаддамом, дервишу необходимо много лет учиться не только духовным практикам, но и всему вышеуказанному, а затем его квалификация должна быть подтверждена советом старейшин Айсава. Только после этого он может руководить другими и принимать в группу новых учеников - хаддама (буквально «служителей»). Мукаддам руководит всей церемонией лилы от начала до конца, играет ведущую партию и подает сигналы остальным участникам, когда вступать, прекращать игру или менять инструмент. Вторым по значимости человеком в группе является зеккар – тот, кто ведет зикр.

Мукаддам всегда находится в центре группы, задавая ритм на двойном барабане, который называется табла. Справа от него находится зеккар, человек, ведущий зикр.

Ударные инструменты, которые использовали братья Айсава в церемонии, где мы участвовали. Все инструменты делаются только из естественных материалов – кожи, традиционных металлов, керамики и дерева, что обеспечивает нужное качество колебаний. Г.И.Гурджиев называл это качество «оживляющими вибрациями» - теми, что действуют на наше тело помимо движения сжатого воздуха.

В группе обычно бывает от двенадцати до двадцати учеников. (На нашей церемонии присутствовало лишь пять музыкантов, поскольку скромные размеры нашего рияда – традиционной гостиницы в самом сердце медины Феса – большего не позволяли). Старших по возрасту и опытных членов группы называют факирами, они уже не играют на инструментах, но принимают участие в зикре. Собрания группы проходят у мукаддама, дом которого становится завийей для данной общины. Когда дервиши «спелись», достигли единства и гармонии, став единым целым, они – тайфа, звено в цепи преемственности, проводник бараки основателя ордена, Шейха Аль-Камила.

Служители готовы осуществлять служение.


Церемония, называемая лила Айсава или лила суфийя – «суфийская ночь» - проводится по приглашению отдельных семей или соседских общин и действительно может занять всю ночь, с десяти вечера до рассвета. В нашем случае она была не столь долгой и длилась с девяти до полуночи. Церемония обычно состоит из трех частей – зикра, «изгнания джиннов» (млук) и апогея ночи – хадра. Каждая из частей длится около двух часов (у нас они были ограничены до часа).


Суфийская ночь начинается с зикра. У каждой тайфы есть свой уникальный репертуар духовных поэм – касыд, читаемых под ритмическую музыку. Большинство из поэм были сложены в 17-м веке на основе мистических формул, данных в откровении Шейху Аль-Камилу. По сути, это сакральные гимны, прославляющие Всевышнего, Пророка, основателя братства и других святых, да освятит Господь их тайну. Касыды, читаемые поэтами нараспев, впоследствии стали сопровождаться ритмической игрой на инструментах, что способствовало их распространению и приятию жителями Магриба.


Вот видео отрывка зикра, которым начинается лила:

В основе музыки зикра Айсава, как и вообще всей североафриканской музыки, лежит изощренный узор полиритмии – нескольких разных ритмов, наложенных друг на друга. Хаотическим этот рисунок кажется лишь неискушенному слушателю: в основе полиритмов Айсава и других орденов Магриба лежит сложная система, основанная на противопоставлении мужского и женского начал и уже известном нам принципе комплементарности.


Музыканты тайфы делятся на две взаимодополняющие части: первая ведет ритмические партии, называемые «женскими», другая – «мужскими». Одинаковые инструменты объединяются в пары. Один из музыкантов играет фиксированный ритм, неизменный и повторяющийся; он называется «матерью ритма» - хаджия. На этой основе второй музыкант «вышивает» сложный ритмический рисунок, меняющийся и полный импровизаций. Он называется звак, что буквально и означает «вышивка».

Только один музыкант может одновременно играть и мужскую, и женскую партии на двойном барабане, табла, - это мукаддам, демонстрирующий верх виртуозности. Не случайно он всегда находится в центре группы.

На этой схеме, приведенной французским исследователем братства Айсава, антропологом и музыкантом Мехди Набти, указано, как музыканты группы, играющие на одинаковых инструментах, разделяются по принципу комплементарности на «женские» и «мужские» партии. В центе всегда находится мукаддам, который может исполнять обе партии одновременно и является воплощением уравновешивающей силы.

На нашей церемонии мукаддам, насколько я в состоянии была наблюдать, на двойном барабане обычно задавал полиритм 2/3 (где на каждые 3 такта одной ритмической линии приходится 2 такта другой). Как и все ритмы Магриба, это комплементарный полиритм – сочетание четной (женской) и нечетной (мужской) линий. Два дервиша слева от него играли «женские» партии с постоянным ритмом (но отличным друг от друга), а два дервиша справа импровизировали. Все это вместе сходилось в очень сложный ритмический рисунок.


Именно полиритмия – тот инструмент, который вводит участников лилы в состояние транса.


Дело в том, что в каждом из нас действует механизм, который распознает окружающие нас ритмы, выделяет из них главный и настраивается на него. Наш мозг естественным образом синхронизирует свою доминирующую частоту с главным ритмом в нашем окружении, хотя мы этого не осознаем.


В случае музыкальной полиритмии разные ритмы конкурируют за ресурсы внимания, и оно оказывается неспособным определить, какая из ритмических линий является доминирующей. В механизме настройки происходит что-то вроде перегрузки, и он «зависает», а в фильтрах, созданных Эго (суфии называют его нафс) для контроля за входящим потоком информации, возникают бреши. В этот момент стимулы, которые обычно блокируются Эго, свободно проникают в оказавшиеся на время доступными области восприятия.


В состоянии транса или измененного состояния восприятия люди ведут себя, чувствуют и мыслят совсем не так, как обычно. Нередко к ним приходят неожиданные образы, они «слышат» мысли окружающих и чувствуют их эмоции. Часто люди в состоянии транса начинают вести себя более расслабленно и свободно физически, их движения менее подвержены контролю рассудка и социальных рамок. Люди становятся способными выражать подавленные эмоции, сбрасывать накопившееся напряжение через ритмические движения и танец.


Как раз для этого предназначена вторая часть церемонии – млук, или изгнание джиннов. Как говорят, этот ритуал стал частью лилы относительно недавно – в 19-м веке, под влиянием местных языческих традиций Северной Африки, и, судя по всему, вызванный потребностями той самой психической гигиены. В обществах, где свобода выражения, особенно у женщин, сильно подавляется религиозными и социальными предписаниями, это весьма насущная проблема.

Мбахра – ритуальная бронзовая курильница, обязательный атрибут

церемонии лилы. В ней жгут дерево алоэ, которое, как считается,

обладает очистительными и изгоняющими демонов силами.

Во время части церемонии, называемой млук, при помощи магических заклинаний «джинны» вызываются наружу, так как считается, что, заслышав призыв, они подталкивают людей, которые ими одержимы, поближе к музыкантам. Чаще всего это женщины, страдающие от различных эмоциональных расстройств, особенно истерии, причем в этой части церемонии им позволяется снимать обычно покрывающий голову платок и распускать волосы. Айсава усиливают темп и звук ударных, женщины начинают совершать повторяющиеся движения телом и головой до тех пор, пока не упадут в изнеможении. Считается, что в момент полного лишения сил наступило избавление от джинна. Музыканты соблюдают полную невозмутимость и отрешенность, в некоторых случаях замыкая круг вокруг пациента и продолжая церемонию.


В нашем случае джиннов то ли не сильно заклинали, то ли их просто не было, но как-то обошлось без драмы. Никто не падал, хотя мы все, конечно, включая женщин, в этой фазе чувствовали себя очень свободно и раскрепощенно.


Однажды я уже описывала процесс изгнания «джиннов», которому была свидетелем. Человек, который его осуществлял, сказал, что перед тем, как он будет способен что-либо нам передать, он должен провести очищение наших эмоций и психики. Именно так были устроены многие суфийские ритуалы – одна из их составляющих обязательно имела целью очистить низшее «я» от накопившегося эмоционального и ментального напряжения через его нагнетание, а затем катарсис. Но, как часто бывает, в имитаторских культах катарсис стал считаться концом процесса. Это можно сравнить с тем, как если бы воду вскипятили и отставили в сторону, вместо того, чтобы заваривать чай. Как сказал мой Друг, «зато как свисток у чайника свистел!»


Однако после катарсического очищения наступает апогей и самая важная фаза лилы – она называется хадра, что означает «Присутствие». В той или иной форме хадра – часть почти всех традиционных суфийских церемоний Алжира, Туниса и в особенности Марокко.Хотя форма ее различна, суть остается неизменной – это выражение состояния мистического единения.


Почему так важен общий ритм и общий танец? Помните, о чем мы говорили чуть раньше: о механизме, который синхронизирует доминирующую частоту мозговых волн с главным ритмом в нашем окружении? Оказывается, при участии в общем действии, где используется музыка и движения, ритмические колебания нашего мозга синхронизируются не только с ритмом музыки, но и друг с другом. (Это доказано экспериментами). Не только в поэтическом смысле, но и в самом буквальном мы становимся одним целым.


Но и это еще не все. Оказывается, синхронизация ритмов мозга усиливается, когда люди при этом прикасаются друг к другу – например, берутся за руки. Вот для чего водили хороводы!


В этой части ритуала Айсава встают и разделяются на две группы, одна из которых продолжает играть на инструментах, а другая, сняв обувь, встает в полукруг и, обнявшись за плечи, начинает своеобразный танец. Движения танца очень просты – верхняя часть тела наклоняется вперед и назад, при этом на некоторые из тактов произносятся слова зикра (никуда без полиритмов!) Айсава поощряют всех присутствующих принять участие в танце, к которому мы с радостью присоединяемся...


С этого момента я не очень помню, кто, что и как делал - помню только ощущение, для которого не хватит книги, но достаточно всего двух слов: «Суфий – Один». Нет ни мужчин, ни женщин, ни детей; нет ни русских, ни берберов; ни старых, ни молодых, ни худых, ни толстых, ни умных, ни глупых – есть только Душа, и смысл Ее - в Ней самой.

Рассветный Фес – вид с крыши нашего рияда, утро после лилы


Как тридцать птиц Аттара, ищущие таинственного птичьего короля Симурга, и обнаружившие, что они сами и есть Симург, мы, приехавшие искать Присутствие за тридевять земель, поняли, что Присутствие – это мы и есть. Трудно передать чувство любви и благодарности братьям, открывшим для нас этот опыт.





Марракеш называют «морским перлом, переброшенным Богом через Атласские горы». И в самом деле, этот город – жемчужина Магриба, да не простая жемчужина, а розовая! Некоторые считают, что название «Марракеш» происходит от берберского мракеш, что означает одновременно и «красивый», и «красный» (кстати, как в выражении «Красная Москва»).

Панорама Марракеша на фоне Атласских гор (фото из Интернета)

Это чистая правда: я никогда раньше не видела, чтобы весь город был в оттенках красного. Дома, городские стены и мечети - одинаково кирпично-розовые, возведенные из красноземов окрестных долин.

Узкие улицы медины – старого города Марракеша, все именно такого цвета (здесь и далее фотографии мои или моих Друзей)

Когда-то Марракеш был столицей одноименного королевства, включавшего большую часть Магриба и мавританскую Испанию – Гренаду, Кордову и Севилью. Два главных города Магриба - Фес и Марракеш, как Питер с Москвой, всегда состязались за звание столицы – то один брал верх, то другой. Однако имя Марокко дал все же последний - от испанского Marracues, как называли его испанцы. (Может быть, поэтому и цвет марокканского флага – красный, что для мусульманской страны нетипично?)

Но не столько как «красный город» прославился Марракеш, сколько как Город Семи Святых (Сабату Риджаль, буквально «семерых мужей»). Хотя здесь нашли упокоение более двухсот суфийских святых, самыми почитаемыми из них являются семеро. Конечно, теперь ищущие исцеления, благословения и духовной силы великих старцев прибывают уже не на верблюдах через пустыню, а на поездах, автобусах и даже самолетах, - как мы.

Марокканцы очень ревниво относятся к своим святыням, и западному человеку попасть внутрь мавзолеев Семи практически невозможно, ни уговорами, ни за деньги. Такое отношение кажется очень странным тем, кто ездил в Среднюю Азию или Турцию, кто помнит открытые двери мазаров и радушие местных жителей к гостям, какой бы те ни были веры. Поэтому нам несказанно повезло, что нашим «ключом» к запертым дверям были суфий Халил и его друг, лицензированный гид Марракеша, с чьей общей помощью мы смогли посетить почти всех семерых святых. Одно из святилищ открывали специально для нас, несмотря на ремонт... и даже фотографии сделать кое-где удалось, хотя официально и это не разрешено.

Да простят нас жители Магриба за такую вольность, и да послужит благодать Сабату Риджаль, к которой приобщатся мои уважаемые читатели, нам оправданием.
Итак...

Хотя существует установленный порядок, которому следовали пилигримы в Марракеше, посвящая один из дней недели каждому из семи святых, Халил немного изменил этот порядок, учитывая ограниченность во времени – у нас было всего два дня. Мы начали паломничество с самого большого и самого важного святилища - мавзолея Сиди бель-Аббаса ас-Себти, почитаемого покровителем города. («Сиди», от арабского сейиди, означает «учитель» и предваряет имена многих магрибских суфиев). Халил сказал нам, что чувствует личную глубокую связь именно с Сиди бель-Аббасом, и рассказал нам его историю:

Сиди бель-Аббас родился в Себте на Гибралтаре. В детстве он проявлял необычайные способности к учебе, однако после смерти отца мать вынуждена была отдать сына на обучение к ткачу, чтобы прокормить семью с младшими братьями. Мальчик, однако, улучив любой удобный момент, убегал от ткача, чтобы присутствовать на уроках. В конце концов имам, преподававший в школе, стал из своих средств помогать семье способного ученика, чтобы мать позволила сыну учиться.

Выучившись, Сиди бель-Аббас стал богословом, однако через некоторое время разочаровался в книжном знании. Прибыв в окрестности Марракеша, он поселился в пещере на холме недалеко от горы Гелиз, проводя все время в созерцании и спускаясь к людям только для пятничной молитвы в мечети. Слава его как целителя и молитвенника быстро дошла до правителя города, который попросил Сиди бель-Аббаса вылечить его сестру, больную эпилепсией. Святой согласился, и сестра султана поправилась. Тогда восхищенный правитель принялся уговаривать спасителя стать его советником и возглавить медресе, но Сиди бель-Аббас неизменно отказывался, а затем и вовсе перестал наведываться в Марракеш.

Когда все уже почти забыли о нем, почти через сорок лет святой отшельник внезапно вновь появился в городе. Он сказал, что прийти сюда его вынудило бедственное положение городских слепых. Дело в том, что, по традиции, именно слепые в Магрибе были хафизами – чтецами Корана, знавшими на память всю священную Книгу. На городских улицах, в мечетях и мазарах днями напролет звучали голоса слепых сказителей. (И по сей день это так, пение хафизов омывает скученную и невероятно шумную медину Марракеша, как родниковая вода).

Сиди бель-Аббас сказал, что он вынужден был прийти, потому что слепые чтецы – спасение для города, хотя люди и не понимают этого. Сердца горожан очерствели, они перестали подавать милостыню слепым, и те вынуждены были скитаться в поисках пропитания. А это значило, утверждал святой, что город, лишенный звучания священной Книги, ждала беда.

Рассказывают, что Сиди бель-Аббас, выйдя на торговую площадь, поднял в руке кусок хлеба и громко спросил: «Кто купит этот хлеб за сотню дирхемов?» Люди принялись потешаться над стариком, спрашивая, неужели тот хлеб из золота, что стоит так дорого? Святой спокойно ответил, что его хлеб намного дороже золота, ибо он содержит благодать – бараку, а всякий, кто его купит, получит в сотню раз больше того, что потратил. Никто не принял слова старца всерьез, кроме одного лавочника, который из любопытства решил проверить, так ли это. Сиди бель-Аббас продал ему хлеб с одним условием: десятую часть того, что торговец выручит сверх своей обычной дневной выручки, тот должен будет отдавать слепым, а полученные деньги старец тут же раздал нищим.

На всеобщее изумление, дела торговца пошли в гору так быстро, что он действительно в короткое время получил во много крат больше, чем отдал старику. Согласно уговору, десятую часть внезапно свалившейся на него прибыли лавочник отдавал нищим чтецам.

В следующий раз, когда Сиди бель-Аббас появился в городе, и опять поднял свой кусок хлеба, от желающих купить его за любые деньги не было отбоя. Тем, кто купил хлеб, вновь сопутствовала необычайная удача. Так пошла традиция отдавать десятую часть прибыли слепым, и пение священой Книги вновь зазвучало на улицах и площадях. С годами целые гильдии торговцев стали с гордостью называть себя «Аббасийя» - теми, кто следует завету старца помогать незрячим чтецам и, благодаря этому, находится под покровительством Сиди бель-Аббаса.

На средства гильдий Аббасийя после смерти старца в 13-м веке были построены мавзолей и мечеть, рядом с которыми расположен большой приют для слепых и убогих, и все это действует и процветает по сей день, вот уже девять столетий.

Так работает барака - она дается тем, кто может преумножить ее.

Слева – у входа в мавзолей Сиди бель-Аббаса. Справа – часть внутреннего дворика мавзолея.

По моим субъективным ощущениям, место упокоения Сиди бель-Аббаса было наиболее сильным по воздействию из всех семи, и его не хотелось покидать. Людей внутри поначалу было не очень много. Как и везде на Востоке, паломники в мазаре, сняв обувь у входа, садятся прямо на пол, на расстеленные повсюду ковры, вдоль покрытых мозаикой стен – мужчины с одной стороны, женщины с детьми - с другой. Халил, следуя традиции, устроился, скрестив ноги, у символического надгробия и стал читать суры из Корана, а мы через Звук погрузились в Сущность, когда-то почтившую эти края в облике святого старца.

Витражи в мавзолее Сиди бель-Аббаса

Внутри мавзолея было неописуемо красиво, и стояла приятная прохлада. После гремящей мотоциклами, знойной и суетной медины с ее земными попечениями это место показалось настоящим раем. Впрочем, таким оно и было... Кто-то из паломников прошел вокруг, разбрызгивая из флакончика розовую воду и раздавая ее всем желающим, чтобы можно было освежить руки и лицо. Пение Халила в сочетании с прекрасными узорами витражей и мозаичных стен в какой-то момент сместили обычное восприятие, и я увидела многочисленные вспышки бело-голубого света, поднимавшиеся от всех предметов вокруг. Особенно много их было вокруг надгробия, почти совсем неприметного под зеленым покрывалом с вышитыми золотом каллиграфическими надписями.

...Я когда-то писала о такого рода восприятии. (Кстати, занятно, что из всего моего журнала указанная страница – чемпион по посещаемости через Интернет-поисковики. Клювые слова поиска: «вижу вспышки света с закрытыми глазами», «что означает белый, (синий, красный, зеленый, фиолетовый) цвет при закрытых глазах?» и т.д. Для меня это неопровержимое свидетельство, что людей, обладающих подобным восприятием, намного больше, чем считается, просто не все любят от этом говорить).
Бело-голубоватое свечение воспринимается не физическим, но иным органом зрения, потому что можно видеть его и с закрытыми, и с открытыми глазами. Оно присутствует повсюду, но в святых местах его больше, оно там «гуще» и ярче. Хотя реальность феномена для меня бесспорна, природа его не до конца понятна.
Впрочем, предположения есть...

*****

Мавзолей второго святого, к которому мы направились, тоже находился за пределами стен медины, прямо на старом кладбище. Он принадлежит Сиди Абу-Кассиму ас-Сухайли. Как рассказал нам Халил, Сиди ас-Сухайли родился в Андалузии, откуда позже перебрался в Марракеш. В возрасте семнадцати лет его постигла трагедия – он потерял зрение. Несмотря на это, юноша продолжал обучение и стал не только известным ученым-языковедом и поэтом, но и талантливым музыкантом. Слепой суфий пользовался всеобщим уважением и даже был советником у султана. Спустя несколько лет после его смерти в 1195 г., на месте его упокоения, прямо на городском кладбище возвели этот мавзолей.

Здание с зеленой крышей – мавзолей Сиди ас-Сухайли

Место упокоения Сиди ас-Сухайли – вполне ожидаемо, было островком тишины в городе. Вход на кладбище охранял вооруженный солдат, но, поговорив с Халилом, он пропустил нас, предварительно окинув придирчивым взглядом. Внутри мавзолея было очень светло и уютно, и, кроме нашей группы, там никого не было. Даже хранитель отлучился куда-то, и мы сидели, слушая негромкий зикр Халила и громкое пение птиц, доносящееся с улицы. Птичьи голоса как нельзя лучше дополняли чувство безмятежности, радости и покоя, которое мы все почувствовали в этом месте.

Слева – вход в мавзолей Сиди ас-Сухайли и внутренний дворик. Справа - скромное надгробие внутри мавзолея


На следующий день наш путь к остальным святым Марракеша лежал уже внутри городских стен, вдоль очень узких, шумных и довольно грязных улиц медины. В некоторых местах переулки сужались настолько, что, стоя посередине, можно было дотянуться руками до стен с обеих сторон. Для людей, страдающим боязнью закрытых пространств, многочасовой поход по медине – непростое испытание. К тому же, хотя и двоим бывает непросто разойтись на такой улице, вдоль нее непрерывно движется толпа людей, снуют мотоциклисты без глушителей и ослики – традиционное транспортное средство, оставляющее следы своей жизнедеятельности тут и там.
Различий между тротуаром и проезжей частью нет. Идти можно только цепочкой – один за другим, стараясь не отстать, не затеряться в толпе и не наступить на... следы жизнедеятельности. Надо сказать, все это - замечательная практика по сонастройке группы, потому что каждый должен думать обо всех, и все - как один :) То, что мы прошли за один день почти всю медину, и при этом никто не попал под мотоцикл и не потерялся – во многом заслуга нашего марракешского гида, шедшего впереди и задающего правильный ритм, и Халила, завершающего цепочку и вылавливающего заглядевшихся на соблазны восточного базара «потеряшек».

Наш гид, как выяснилось, буквально за день до этого вернулся из хаджа – паломничества в Мекку, и был явно польщен, когда мы уважительно обращались к нему Хаджи. Во окружающем шуме, жаре и суете медины он сохранял серьезность и спокойствие, даже отрешенность, на удивление ровно отмеряя шаги в заданном ритме. Этот ритм как будто создавал «зеленый коридор», раздвигая толпу. Поскольку мы старались не отставать от него ни на шаг, мы также невольно восприняли этот медитативный ритм. Я потом спросила Хаджи, произносил ли он молитву, когда шел, и он сказал, что так – всю дорогу.

Наш марракешский гид - Хаджи


Так, в ритме зикра Хаджи, мы, почти не устав, и обошли всю медину...




...Будем обнимать гробницы их,

потому что даже гробницы мучеников могут иметь великую силу...

Св. Иоанн Златоуст


В последний день путешествия мы спросили Халила, отчего жители Магриба придают такое значение мавзолеям святых?

«Действительно, - сказал он, - почему мы почитаем Семь Старцев? Не из-за их знаний, потому что среди них были как выдающиеся ученые, так и простые люди. И не из-за их моральных качеств, хотя они совершили множество благих дел. В конце концов, даже не из-за их духовных достижений, которые действительно были великими. Мы посещаем их в надежде приобщиться к их бараке - неосязаемой сущности или силе, которая преобразует все, чего касается».

Здесь и далее фотографии, сделанные в Марокко мной или моими Друзьями

Это правда, что, возвращаясь из паломничества, мы всегда обнаруживаем, что в нашей жизни что-то изменилось в лучшую сторону, и причина того - позитивная перемена, произошедшая в нас самих. Это, может быть, совсем небольшое изменение, но оно необратимо.

Каждый знает или даже имел опыт исцелений, связанных с посещением святых мест. Механизм такого исцеления – необычен, но не сверхъестественен. Он - результат пребывания в зоне действия мощной положительной силы, со степенью заряда, значительно превышающей уровень, необходимый для сведения к нулю негативности, которую человек несет в себе.

Барака или благодать, говорят дервиши, пребывает как в вещах, так и в людях. Природа ее слишком тонка для того, чтобы восприниматься умом или чувствами, она впитывается непосредственно сущностью человека. Говоря современным языком, бараку можно назвать информацией о совершенстве, способной передаваться через совершенные носители.

Отличительной чертой бараки является то, что, воздействуя на окружение, сама она не подвергается его влиянию.

«Если рассматривать бараку с обычной точки зрения, у нее можно обнаружить много «магических» свойств, но в действительности барака - это единство и энергия, а также субстанция объективной реальности. Одним из свойств ее является то, что человек, наделенный ею, или любая вещь, содержащая бараку, сохраняют ее независимо от степени воздействия на нее людей неразвитых».
(Идрис Шах. «Тонкости Муллы Насреддина»)

Для того, чтобы барака - информация о совершенстве - могла быть передана, ей необходим носитель тончайшего качества. Ни человеческий интеллект, ни его эмоции, ни даже ощущения не являются носителями достаточно тонкими. Вы можете не понимать, что с вами происходит в святых местах и «ничего не чувствовать», но барака, при условии, что ваше внутреннее существо открыто ей, все равно проникает внутрь и преобразует вас.

«На Западе люди интеллекта учат, что для того, чтобы извлечь пользу из чего-либо, вы должны понять это. …Но барака просачивается внутрь часто независимо от вас, и ее нельзя заставить ждать на пороге до тех пор, пока ваш «интеллект» позволит ей проникнуть в разжиженной форме».
(Рафаэль Лефорт. «Учителя Гурджиева»)

Дервиши также говорят, что барака дается тем, кто достоин ее. Для того, чтобы записать информацию о совершенстве, нужен совершенный носитель. Смирение и вера – два ключа, открывающие двери бараке.

...Надо сказать, что дервиши и даже простые жители Магриба, хоть и не читают Ибн-Араби и не цитируют Руми в оригинале, действительно имеют веру – тот «мускул», которым душа держится за Бога. Путешествуя по Востоку, большинство из нас, людей Запада, отчетливо осознают, что мускул веры в нас почти не развит. В течение жизни мы «накачиваем» совсем другой ментальный «мускул», связанный с личным контролем, и даже когда молимся, мы пытаемся наставлять Бога, как нам лучше помочь...

Сомнения, вызванные обусловленностью («так не бывает»), и привычка жить рассудком («если я не могу это уразуметь, этого не существует») – главные препятствия на пути бараки. Когда мы отказываемся от суждений, от тирании низшего ума хотя бы на время, мы убираем препятствия и даем ей возможность совершить свою работу над нами.

*****

Центр паломничества, которым в течение уже четырех столетий является Марракеш, сформировался не спонтанно – он был намеренно создан. Это был «проект» суфия Абу Али Аль-Юси, осуществленный в начале 18-го века при «спонсорской поддержке» султана Марракеша. Аль-Юси назвал имена семи святых и определил маршрут для паломников. Он посчитал соблюдение его настолько важным, что даже создал мнемоническую подсказку для пилигримов, сложив песню-касыду на рифму «айн», где перечислялись имена всех семи святых в том порядке, в каком их следовало посетить. Касыда разошлась в народе и дожила до наших дней, известная как Аль-Айна.

Как у известной всем Каабы в Мекке, маршрут паломников Марракеша замкнут в подобие круга: через медину, с юго-востока до юга-запада, проходя через самую северную точку. Путь начинается во вторник и заканчивается в следующий понедельник, так что каждый день посвящен одному из святых.

Мощи некоторых из старцев даже были перевезены из других мест и перезахоронены внутри медины, в соответствии с планом, указанным Аль-Юси. Султан построил мавзолеи на местах их упокоения с условиями для размещения пилигримов со всей Северной Африки.

В исторических источниках можно встретить мнение, что цели создания паломнического центра в Марракеше были скорее коммерческими. Хотя представляется вероятным, что именно таким образом «проект» был представлен «спонсору» - султану, любой человек, знакомый с методами Традиции, увидит здесь совсем иной План.

Традиция, как мы много раз говорили, действует через людей.
Барака (информация о совершенстве) передается посредством носителей.
В отсутствие людей Традиция просто абстракция, философия: именно люди, по выражению суфийского Учителя Омара Али-Шаха, «добавляют дополнительный элемент в уравнение, который заставляет энергию течь».

Как пишет Омар Али-Шах в книге «Суфийская Традиция на Западе», в средние века маршруты паломников, как на Западе, так и на Востоке, всегда проходили через строго установленные точки, соединенные в слаженную диаграмму. Эти диаграммы, как правило, были идеально замкнутыми, в смысле, что энергия поддерживалась внутри конкретного участка пространства.

Поэтому, если бы духовные покровители города хотели, чтобы энергия святых мест, как капли розового масла, равномерно растекалась по городу через паломников, они бы разместили мавзолеи Семи Святых именно таким образом, какой мы и видим на карте медины Марракеша:

Паломники входят в город через мавзолей Сиди Юсуфа Бен-Али ас-Сенхаджи.

Сиди Юсуф Бен-Али родился в Марракеше. Он никогда не был ученым, но вошел в состояние святости воротами смирения и стойкости в страдании. Около этих врат нет толп желающих войти через них, ибо это один из самых трудных путей. Сиди Юсуф был еще довольно молод, когда его постиг страшный недуг – проказа. Поскольку прокаженным не разрешалось жить в городе, за городскими стенами он вырыл себе что-то вроде землянки, где и проводил все время в молитвах, простившись с семьей и приготовившись встретить неминуемую смерть. Однако Юсуф Бен-Али не умер, как все ожидали, а продолжал жить в непрерывной молитве и приятии своей участи. Однажды люди услышали, как из его земляной ямы донеслось пение стихов:
Привыкал я к испытанию моему, пока оно не стало мне лучшим другом,
Долго длились мои страданья, пока я не принял их как дар.

Перед молитвой. Работа художника Людвига Дойча (Ludwig Deutsch), 1901

Услыхав о невиданном смирении и стойкости Сиди Юсуфа, к нему стали приходить люди за советом, и обнаруживали, что их трудности разрешались, а болезни чудесным образом исцелялись. У святого появились ученики даже среди ученых людей, хотя сам он не был таковым. Он преподавал им уроки своеобразным, иногда шокирующим способом.

Один из его ученых учеников рассказал, что однажды, после молитвы в мечети впал в дрему и увидел, что его учитель, Сиди Юсуф Бен-Али, умер. Очнувшись, он поспешил к дому учителя. Тот спросил его, почему ученик столь подавлен, и последний ответил, что во сне видел учителя умершим, и это его опечалило. Сиди Юсуф сказал: «Сорок дней у меня еще есть, поэтому не теряй время!» Спустя сорок дней учитель действительно умер, в четверг во время закатной молитвы, и его собирались похоронить в пятницу. Когда ученик надел на Сиди Юсуфа саван и поместил его в могилу, тот открыл глаза и произнес: «Я жив, и все, кто имеет любовь к Богу, всегда живы. Теперь ты, как и мы, понял, что в смерти нет ничего, о чем стоило бы печалиться».

Другой урок вспоминают жители деревни неподалеку от Марракеша. Они страдали от нечистого на руку наместника, обложившего их поборами, и пришли к святому попросить совета, как им быть – стоит ли избавиться от тирана. Войдя в дом Сиди ас-Сенхаджи, посетители обнаружили, что он сидит неподвижно, стараясь не спугнуть полчища мух, покрывавших его тело. Сиди Юсуф произнес: «Не приближайтесь и не пытайтесь отогнать этих мух, ибо они уже сыты и просто отдыхают. Если вы их прогоните, вы ничего не добьетесь, потому что прилетят новые и голодные. Вы пришли ко мне за советом, стоит ли вам смещать вашего наместника, и это мой ответ». Жители деревни поняли, что если они сместят старого тирана, взамен получат нового, который будет оббирать их еще больше.

Несмотря на то, что, благодаря Сиди Юсуфу Бен-Али, многие получили исцеление, сам он всю жизнь испытывал физические страдания. Наличие этого противоречия объясняет случай, рассказанным его женой: однажды она услышала, как Сиди Юсуф с кем-то разговаривает, хотя никаких посетителей не было. Когда она спросила старца, кто был его собеседником, тот ответил, что это был Хидр, тайный покровитель суфиев, он принес ему лекарство от его болезни, но Сиди Юсуф отказался принять его, сказав, что стойкость в страдании – его помощник на пути к высшим состояниям.

Сиди Юсуф Бен-Али умер в 1199 г. На месте его упокоения, которое по-прежнему находится за пределами городских ворот, паломники испрашивают исцеления от недугов. К сожалению, его весьма скромный мавзолей был единственным из семи, куда мы не смогли попасть, так как уже некоторое время он был закрыт на реставрацию.

*****

Современником Сиди Юсуфа Бен-Али был другой святой, Кади Айяд. Его мавзолей паломники, прибывшие в Марракеш, посещают следующим. Сведений о Кади Айяде сохранилось не так много, хотя он оставил немало книг. Кади означает «судья». Потомок благородного рода ученых из Себты, Кади Айяд сам был богословом, преподавателем медресе и судьей в разных городах Андалузии. Много выдающихся суфиев, в том числе широко известный в Европе Ибн Рушд (Аверроэс), учились у Кади Айяда. Когда в Себте вспыхнуло восстание против притеснений правящей династии, Кади Айяд встал во главе восставших, за что был отправлен в ссылку в Марракеш. Там он продолжал учить и служить судьей. В 1165 г. Кади Айяд отказался признавать богоподобность местного тирана и был заколот пикой наемным убийцей.

Как всегда бывает, никто уже не помнит имена тех, кто отнял жизнь у Кади Айяда. Сам же святой не только стал одним из семи покровителей города, его именем также назван главный университет Марракеша.

Ученый. Работа Людвига Дойча, 1890

Следующие три святых, мавзолеи которых мы посетили, жили на три века позже и были связаны между собой линией преемственности. Все трое были суфийскими «магнитными центрами» (Кутбами) своего времени, и следующая часть моего рассказа будет о них.



Суфии считают, что их деятельность производит и концентрирует нечто, сравнимое с центростремительной или магнитной силой, притягивающей подобное себе отовсюду. Фокусом такой силы в каждом данном времени и месте служит человек, которого называют Кутб-аз-заман Столп, Ось или Магнит века. То, что привлекает людей к суфийскому Учителю, имеет природу магнита, хотя сами искатели могут объяснять это притяжение какими угодно рациональными причинами.

Кутба или Столп Века также сравнивают со стволом дерева – проводником жизненной эссенции от почвы. Дерево – эзотерическая Традиция, чьи корни скрыты, ибо лежат за пределами земного плана. Из «почвы» корни черпают силу жизни, и эта сила через стволы дерева передается ветвям, где созревает плод Учения. Каждая часть дерева действует в согласии с другими частями, чтобы дерево могло жить и расти. Сообщества искателей и учеников – как ветви, через которые барака – тонкая сущность Кутба - передается всему человечеству в данное время.
Трое из Семи святых покровителей Марракеша были Кутбами своего века. Они связаны в магрибскую линию преемственности-силсила Джазулийя, основателем которой был Сиди Мохаммед Бен-Слиман аль-Джазули.

Сиди аль-Джазули считают патриархом марокканского суфизма: он оставил множество последователей, основав более десятка центров (называемых завийи). Он был автором книг и поэм, среди которых особой известностью в исламском мире - от Марокко до Малайзии - до сих пор пользуется его собрание гимнов Пророку Далаиль аль-Хайрат («Путеводитель благодеяний»).

Сведений о его жизни сохранилось не очень много, и все они основаны на рассказах и легендах, записанных уже в последующих поколениях. Он был бербером из кочевого рода Джазула, откуда и происходит его имя.

Известно, что в юности Сиди аль-Джазули учился в медресе в Фесе, где вам могут до сих пор показать маленькую келью, в которой он жил. В медресе юноша вел очень уединенный образ жизни, проводя много часов в одиночестве и покидая келью лишь для того, чтобы посещать занятия. Ученики медресе жили чрезвычайно скромно, получая маленькую буханку хлеба в качестве дневного пайка. Если кому-то из студентов перепадала еда или деньги от пожертвователей, ими принято было делиться с товарищами. Поэтому когда аль-Джазули, находясь в своей комнате, запирал дверь, не позволяя никому заходить туда, среди студентов поползли слухи о том, что он прячет там деньги. Слухи дошли до его отца, и тот решил приехать в Фес, чтобы выяснить, что же происходит. Когда дверь кельи открыли, все увидели слово «смерть», которым были исписаны стены. Отец понял, что его сын проходил духовную стадию покаяния (таубат), когда человек заставляет все свои низшие импульсы умереть, быть поглощенными Высшим Я. Повернувшись к служителю медресе, отец сказал: «Видите ли вы, где он, и где мы?»

Спустя годы, когда Сиди аль-Джазули стал суфийским Учителем, он сделал таубат – стадию покаяния, укрощения низшего «я», которую так или иначе проходит каждый дервиш, первым обязательным этапом обучения. Искателю, желавшему стать Джазулийя, в качестве символа прощания с прошлой жизнью сбривали волосы на макушке (называемые «волосами неверия») в виде тонзуры, как у средневековых монахов или паломников в Мекку. После этого он должен был пройти сорокадневный пост в уединении, и если выдерживал испытание, то, принеся клятву верности (байят), становился факиром – так называли вновь принятых учеников. Факир носил халат, покрытый заплатами, войлочную шапку, посох и суму. Его главными практиками были покаяние (таубат) и поминание Бога (зикр).

Само по себе принятие в ученики Сиди аль-Джазули, конечно, не делало факира суфием. Другим важным методом работы было избавление от дисгармонии, как внутри себя, так и между членами круга дервишей, чтобы достичь отношений братства. Для того, чтобы уничтожить чувство собственной важности, которое могло еще оставаться в факире, ему давались практики, направленные на приобретение десяти качеств, составлявшие суть пути Джазулийя. Для их объяснения использовался пример собаки.

Согласно Сиди аль-Джазули, пес имеет десять достойных подражания атрибутов, которыми также должен обладать искренний ученик:

(1) пес бодрствует большую часть ночи - это атрибут тех, кто любит Бога;
(2) он не жалуется ни на холод, ни на зной - это признак терпения (сабр);
(3) когда пес умирает, он не оставляет после себя ничего – это атрибут отказавшихся от земных приобретений;
(4) он не носит в себе ни обид, ни ненависти; это – качество тех, кто имеет веру;
(5) он не печалится, оставаясь один, и не зависит ни от кого - это признак самодостаточности;
(6) пес ест все, что ему дают, и доволен тем, кто получил – это атрибут довольного (радийя);
(7) ему негде преклонить голову – это атрибут странников Божиих;
(8) пес спит в любом месте, что ему подойдет – это признак тех, кто удовлетворен малым;
(9) найдя хозяина, пес никогда не держит на него зла, даже если тот накажет его или не накормит вовремя; это – качество познавших Истину;
(10) он всегда голоден – это атрибут добродетельных.

Когда в Магриб вторглись завоеватели из Испании и Португалии, завийи Сиди аль-Джазули стали оплотом сопротивления, а сам он – вдохновителем освободительной борьбы. В 1471 г. святой умер внезапно, во время молитвы в мечети – предполагают, что он был отравлен вражеским лазутчиком.

Почти сразу после того, как тело Сиди аль-Джазули завернули в погребальный саван, его останки оказались в руках одного из местых бедуинских кланов и помещены в переносной ковчег, который племя, как талисман, носило во время военных походов. Все биографы в один голос утверждают, что за время, пока ковчег находился во власти клана, те не проиграли ни одного сражения.

В 1525 году тело Сиди аль-Джазули, не тронутое тленом, перевезли в Марракеш и похоронили в выстроенном для этой цели мавзолее. Известно, что могила святого находится глубоко под стеной за гробницей, поэтому последователи Джазулийя отдают дань памяти святого, повернувшись к левой стене, - за тем местом, где обычно сидит хранитель мавзолея.

Слева: внутри мавзолея Сиди аль-Джазули. Справа – рядом с входом в мавзолей (здесь и далее фото мои или моих Друзей)

Преемником бараки Сиди аль-Джазули стал его ученик, уроженец Марракеша по имени Сиди Абдель-Азиз ат-Тебаа. Обратив внимание на юношу с необычайной способностью к «алхимии сердца» - интуитивному пониманию человеческой природы, Учитель выразил намерение видеть его своим преемником. «Достаточно взглянуть на этого человека, чтобы понять, кто он такой», - сказал Сиди аль-Джазули. Поскольку Учитель был уже в преклонном возрасте, он поручил ат-Тебаа одному из своих учеников из Феса. За ним Сиди ат-Тебаа последовал в окрестности Феса, где в течение нескольких лет рубил лес и пас скот, пока поручитель не счел его готовым к Работе.

К этому времени шейх аль-Джазули перешел в лучший мир, и Сиди ат-Тебаа, вернувшись в Марракеш, продолжил его линию преемственности, став во главе ордена Джазулийя. По роду занятий Сиди ат-Тебаа был ткачом и торговцем шелком, следуя семейной традиции, поэтому среди его последователей были в основном ремесленники, торговцы и рабочий люд. Сиди ат-Тебаа считал важным для суфия «быть в мире, но не от мира», то есть выполнять свой долг перед семьей и обществом, но не в ущерб своим обязанностям перед собственной душой и своим Создателем. Среди его учеников было много мастеровых, ремесленников и торговцев.

Мудрый. Работа Людвига Дойча, 1901

Сиди ат-Тебаа перешел в лучший мир в 1508 г.
Его гробница внутри мавзолея окружена четырьмя железными цепями, что, согласно полученному нами объяснению, охраняет мавзолей от загрязнения мирскими миазмами. Механизм этой защиты для меня остается непонятным, но не могу не отметить, что, поскольку мавзолей находится на городской улице, шум и суета которой проникают внутрь него, защита ему точно не помешала бы.

У входа в мавзолей Сиди ат-Тебаа

Это очень небольшое помещение, скорее даже закуток в несколько квадратных метров, которое, когда мы все устроились, оказалось почти целиком заполненным.
Мы побыли там не очень долго и отправились отдать дань почтения следующему святому в линии преемственности Джазулийя.

*****

История жизни третьего суфия в линии преемственности Джазулийя - Сиди Абу Мохаммеда Абдаллаха аль-Газвани, такова:

Сиди аль-Газвани родился в кочевом племени Газван, в семье дервиша-маламати. Темпераментного, гордого и харизматичного юношу его первый суфийский учитель назвал «неистовым бедуином». Отправившись в Марракеш, аль-Газвани поступил в ученики к Сиди ат-Тебаа. Чтобы урезонить крутой нрав «неистового бедуина» и научить его смирению, Учитель не давал ему никаких заданий или наставлений, кроме приказания работать в саду и поле и ухаживать за животными. За этими занятиями аль-Газвани провел десять лет, пока дух самоуверенности и гордости не покинул его.
После этого Сиди ат-Тебаа отправил его в качестве своего представителя на родину аль-Газвани. После смерти Учителя к аль-Газвани прибыла группа его последователей, которые сказали, что во время общей молитвы услышали голос аль-Газвани, ведущий их. Расценив это как знак, прибывшие попросили аль-Газвани стать во главе Джазулийя.

Философ. Работа Людвига Дойча, 1905

Сиди аль-Газвани также был Кутбом суфиев своего времени. Один из его ближайших учеников, описывая свое первое впечатление о нем, говорил: «Он словно был окружен сиянием, как будто его существо было огромным. От лика его исходил свет. Когда я впервые увидел на него, я сказал себе: «Он есть Он» («Ху ва Ху»).

В одной из историй о жизни святого рассказывается следующее. По ложному обвинению завистника из клерикальных кругов Сиди аль-Газвани был схвачен и в цепях доставлен в Фес ко двору местного правителя. Тогдашний муфтий, высшее духовное лицо Феса, будучи уже очень старым и больным, неспособным даже ходить, проезжая на носилках мимо городской тюрьмы, неожиданно почувствовал облегчение своих страданий. Предполагая, что причиной такого чуда была барака человека, находящегося в стенах тюрьмы, муфтий приказал носильщикам навести справки и, выяснив, что в тюрьме в это время находился Сиди аль-Газвани, добился свидания с ним. Получив благословение святого, муфтий объявил, что завтра покинет этот мир, «ибо Господь обещал мне, что не возьмет мою душу до тех пор, пока я не удостоюсь встречи с Его избранным. Сегодня, наконец, Он даровал мне счастье лицезреть одного из них».

История того, как Сиди аль-Газвани был отпущен из Феса, также достойна упоминания. В 1515 году Фес постигла страшная засуха, какая случается раз в сто лет. Все каналы, доставлявшие воду в Фес, пересохли, за исключением одного, который был прорыт когда-то по указанию Сиди аль-Газвани и принадлежал суфийской общине. Правитель Феса предложил Сиди аль-Газвани и его собратьям свободу в обмен на возможность пользоваться каналом, благодаря чему те смогли вернуться в Марракеш, где Учитель провел остаток своих дней.

Наиболее драматичный из эпизодов его жизни, которые причисляют к чудесам, произошел в 1524 году во время осады Марракеша силами враждебного султана из Феса. Неприятельские войска непрерывно стреляли по городским стенам из пушек так, что жители начали опасаться за свои жизни. Видя, что ситуация становится критической, Сиди аль-Газвани и его старшие ученики выехали навстречу неприятелю, чтобы попытаться договориться о перемирии. Остановившись посередине между двумя враждующими сторонами, Сиди аль-Газвани почувствовал, что находится под прицелом аркебуз врага. Одна из пуль ударила его в точку над сердцем и прожгла дыру в его шерстяной накидке, однако расплющилась, лишь слегка опалив кожу. Держа горячий кусок свинца в пальцах, Сиди аль-Газвани произнес: «Это конец войны!» и повернул назад к городу. На следующий день вражеский султан получил известие о том, что его племянник поднял против него мятеж в Фесе. Боясь потерять трон, он развернул свои войска и отступил от города, никогда больше не угрожая Марракешу.

Последователи Сиди аль-Газвани называли себя «людьми отзвука». Истоком данного самоназвания послужила идея «колокола», которую Сиди аль-Газвани использовал в объяснение сущности Кутба, Оси Времени. Образ звучащего колокола, вызывающего отзвук - ответную реверберацию - в других колоколах, был, по-видимому, взят из хадисов, где Пророк Мохаммед (да освятит Господь его тайну) описывает, что откровение низошло на него подобно «звону колокола».

Согласно Сиди аль-Газвани, изначальным колоколом является сам Логос, отзвук раскатов которого воспринимают в откровении пророки. Этот всепронизывающий звук создает тончайшую музыку или гармоники, слышимые каждым святым в соответствии с его уровнем и способностью. Кутб, Ось века – тот, кто транслирует и усиливает мелодию этих гармоник для всех «людей отзвука».

Сиди аль-Газвани был взят Создателем в 1528 г., но призыв его колокола не остается неуслышанным, и ни время, ни расстояния не могут стать для него преградой – пока появляются на свете «люди отзвука».

Вход в мавзолей Сиди аль-Газвани


Мы познакомились с историями Семи Святых Марракеша, и все они оказались на удивление разными:


- проживший сорок лет в уединении аскет;

- ученый судья из рода голубых кровей;

- прокаженный мученик;

- торговец шелком;

- прославленный автор гимнов о Пророке;

- слепой поэт и музыкант;

- «неистовый бедуин» и чудотворец.


Кто-то из семерых учил и имел сотни учеников, кто-то жил отшельником вдали от людей. Чье-то имя известно во многих странах, чье-то - помнят лишь в той общине, которой он служил. Кто-то был советником у власть-предержащих, кто-то, наоборот, возглавлял сопротивление. Один занимался торговлей и ратовал за усердие в делах этого мира, другие отказывались от земных привязанностей и умерщвляли плоть.

Есть ли между ними общее, и может ли вообще хоть что-то их объединять?

Ответ - да и да.


Внешняя канва жизни суфийского Мастера не всегда отражает его истинную сущность. То, что святой делает для своего сообщества и для всего мира, часто остается незаметным для стороннего наблюдателя.


Мастер Традиции не просто передает формальное знание и техники. Он учит бОльшему, чем образ жизни или мышления.


В некоторых случаях суфии могут использовать данную им силу для проекции учения, для целительства, для решения определенных мирских задач и т.д. В других случаях Мастер может вообще не учить, не лечить и не преследовать целей в обычном смысле этого слова. Его значение в том, что он есть, такой, какой есть – Совершенный Человек, Инсан-и-Камил, и через совершенство его сущности, как через линзу, на землю проецируется свет.


Без этого света жизнь человеческого сообщества была бы невозможна. Этот свет не уходит с телом Мастера, поэтому, как сказал Сиди Юсуф Бен-Али, в смерти их нет ничего, о чем стоило бы печалиться, ибо «те, кто любит Бога, всегда живы».





В октябре этого года мы с Друзьями побывали в паломничестве по суфийским местам Ирана, проехав почти всю страну от Шираза и Исфахана на юге до Нишапура и Мешхеда на севере. Если бы кто-то попросил описать мои впечатления одной фразой, я бы сказала: Иран - волшебный. Я и мои Друзья часто чувствовали себя попавшими в восточную сказку. А что за сказка без волшебства и чародеев? (Об этом - чуть позже).

Слева направо: 1) мечеть Шаха в Исфахане; 2) цветные витражи Розовой Мечети (Насир-ол-Молк) в Ширазе; 3) крылатые быки с телом льва и человеческим лицом у ворот Персеполя,

древней столицы Персии. (Здесь и далее - мои фотографии, если не указано иное)

Иран – совершенно не такой, о котором вы знаете из новостей.


Иранцы – красивые, гостеприимные, деликатные и образованные люди, высоко ценящие знания и культуру. Они с интересом, но без навязчивости относятся к иностранцам и с уважением - к иноверцам. Адаб – кодекс вежливости, столь высоко ценимый на Востоке, здесь - не пустой звук. Несмотря на наш явно чужеземный вид, нас свободно пропускали во все святые места, мечети и мавзолеи, включая самое сердце шиитской веры в Мешхеде. (Далеко не во всех мусульманских странах, где мы бывали, это так). Иранцы улыбались нам и помогали, даже приглашали в гости.

На фотографиях слева направо: 1) владелец чайной в Бастаме, научивший нас произносить название этого медного чайника - «кундук»; 2) муршид зурхане – центра местного боевого искусства (о зурхане я написала отдельно) в Исфахане; 3) факих (мусульманский учёный-богослов), сопровождавший нас в Зеркальной Мечети Шах-Черах в Ширазе.

Конечно, находясь в Иране, мы соблюдали местные обычаи – женщины носили платок и длинную закрытую одежду, а в мечетях надевали чадор (чадру), скрывающую все тело, кроме рук и лица, - но большого неудобства это не создавало. Женщины-добровольцы в мечетях даже помогали нам их надевать.

Слева направо: 1) традиционный растительный орнамент расписанных эмалью плиток на стене мечети Шаха в Исфахане; 2) так выглядит чадра, которую выдают напрокат в мечетях, если нет своей – она необязательно чёрного цвета, а чаще вот такого, в тон отделке храма; 3) купол мечети Шаха

Мы побывали в мавзолеях двенадцати великих суфиев Персии, в том числе Хафиза, Аттара, Омара Хайяма, Саади, в каждом из которых нас ждал ни с чем не сравнимый опыт. Мы поняли, почему все восхищаются мечетями Шираза – Зеркальной, сверкающей отраженным светом миллионов маленьких зеркал, как алмаз, и Розовой - с ее знаменитыми цветными витражами. Мы любовались знаменитым бриллиантом Дарья-и-Нур в Музее Драгоценностей и царским великолепием дворца Голестан в Тегеране, гуляли вечером по залитой огнями площади Накш-и-Джахан в Исфахане. Нас впечатлил размах мечети Имама Резы в Мешхеде – сердца и главной святыни шиитского Ирана. Мы почувствовали нечто особенное в древнем зороастрийском храме, который называют Кубом (Каабой) Зороастра, расположенном рядом с Персеполем. И в самом Персеполе, хоть и лежащем в руинах, все ещё слышен отзвук славы великих царей древней Персии и могущества зороастрийских жрецов.

На фотографиях слева направо: 1) зороастрийский храм, называемый «Куб Зороастра» в Накше-Рустаме возрастом 2,5 тыс.лет; 2) мечеть Вакиль в Ширазе;

3) отделка Зеркальной Мечети Шах-Черах в Ширазе.

Как знают мои постоянные читатели, я стараюсь излагать мои впечатления о наших караванах спустя некоторое время, чтобы отсеялось несущественное, оставив лишь самое важное – эссенцию, вытяжку впечатлений. По прошествии полутора месяцев иранская поездка всё больше кажется мне похожей на волшебный ковёр, каждая часть которого, будучи прихотливым законченным орнаментом сама по себе, вплетается в ещё более красивый общий Узор.

Старинный персидский ковер из Музея Ковров, Тегеран

В последующих заметках я буду собирать этот Узор по частям из небольших фрагментов, и, хотя иногда они будут похожи на волшебную сказку.... всё это – чистая правда.


Итак, первая и главная часть Узора – наш иранский Проводник.


*****

Получилось так, что нашим Проводником в Иране был человек, которого можно назвать духовидцем или медиумом. Он попросил не публиковать фотографий с его лицом и не указывать настоящего имени, а называть просто Проводником, что я и сделаю из уважения к его приватности.


Проводник был первым, кто встретил меня в аэропорту Тегерана (мои Друзья прилетели другим рейсом). Возрастом за пятьдесят, высокий и худой, с тонкими чертами узкого смуглого лица, он был не очень похож на луноликих персов. Действительно, как оказалось, родом он из Луристана – горного района на западе Ирана, где живут луры – коренная народность, о происхождении которой до сих пор спорят учёные. Лурские языки схожи с курдскими и персидскими диалектами. Хотя некоторые историки полагают, что луры – потомки семитских племен Элама, генетический анализ показал, что у них много общих генов с древними индоевропейцами.


Его английский довольно слаб - я с трудом разбираю произносимые им слова. Он подверждает, что в этом языке не силён и лучше говорит по-немецки, потому что достаточно долго жил в Германии. Жил он, как потом оказалось, и в Корее, и в Японии, работая по контрактам в разных фирмах, где обслуживал электронное оборудование, потому что такова его мирская профессия.


Что касается конфессиональной принадлежности, наш Проводник, хотя и имеет типичное для мусульман арабское имя, придерживается христианской веры. Во всяком случае, так он сказал моим Друзьям. Мне же он сказал, что христиане считают его христианином, мусульмане – мусульманином, а иудеи – иудеем, потому что его способность вИдения позволяет ему проникать в скрытую суть любой религии, и он может с каждым разговаривать на языке его веры. В самом центре круга, говорит он, все религии равны, а разница в понимании возникает, только когда человек пребывает на периферии, на краю круга.


Насколько мы могли заметить, он всегда носил на пальцах несколько серебряных перстней с разными камнями, среди них были агат, сапфир (или голубой корунд) и изумруд. Когда мы спросили, зачем ему столько перстней, Проводник объяснил, что камень определенного цвета помогает ему настраиваться на связь с энергией одной из религий, например, зелёного цвета – с исламом, голубого – с христианской верой и т.д.

Я спросила, имеет ли он отношение к суфиям. Проводник сказал, что ему всегда были очень близки суфийские поэты, особенно Аттар и Хафиз, и что вещи, открытые ему в духовных прозрениях «его группой» - коллективным существом ангелов, к которому принадлежит и он за пределами этого тела, - очень созвучны тому, что поэтическим языком описано суфиями.


Он рассказывает о том, каким образом открылось око его души. Будучи еще молодым человеком, он почувствовал неодолимое стремление уйти в уединение, что в конце концов и сделал, найдя пристанище для отшельников в горах Луристана.

Иранский пейзаж. Фото моего Друга

Позже Проводник рассказал мне, что, когда он решил уйти в горы, его материальные дела устроились сами собой: он продал автомобиль, а вырученные деньги вложил в предприятие своего друга в обмен на ежемесячное содержание для своей жены и маленькой дочери. Дела у друга всё это время шли так хорошо, что семья Проводника ни в чем не нуждалась. Благодаря этому опыту на всю жизнь укрепилась его вера в то, что Бог обеспечивает пропитание и удовлетворение нужд тех, кто ищет Его, и далее он никогда в жизни не испытывал страха отсутствия средств для жизни – своей и своих близких...


Он пробыл в горах три года, в течение которых почти не видел людей, зато его восприятие открылось для коммуникации с высокими духовными существами из «его группы». Он также стал способен установить внетелесную связь с другими людьми, - где бы они ни жили, - у которых также были открыты духовные глаза. Поскольку наша группа была русскоязычной, он сказал, что у него есть два «контакта» в России и Украине, женщина и мужчина, с которыми он общался вне тела.


Одновременно ему в течение нескольких лет пришлось противостоять и тёмным сущностям нисходящего потока, которые тоже неизменно пытаются завладеть силой внимания тех, чьё духовное зрение приоткрывается.

На этом персидском ковре представлены персонажи из эпоса «Шахнаме» Фирдоуси, в том числе мифические существа, ангелы и монстры. Музей Ковров, Тегеран

Проводник сказал, что человек для него – как открытая книга, и даже если он видит его в первый раз, он может рассказать о нём всё.


Открытие окна в мир духов оказалось для этого человека тяжелейшим испытанием. Наверное, в его случае все происходило так стремительно, что можно даже назвать это обрушением стены между этим миром и тонким. По его словам, его тело с трудом выдерживало огромные энергии, которые сотрясали его в присутствии высоких сущностей. Все его органы подвергались страшному напряжению, и иногда ему казалось, что его земное тело не выдержит. (Надо сказать, что нашего Проводника никак нельзя было назвать человеком цветущего здоровья. Он подтвердил, что самочувствие его оставляет желать лучшего. К сожалению, такова участь многих духовидцев, подвергающих свою земную оболочку воздействию энергий, к которым ей крайне трудно приспособиться. Достаточно вспомнить Даниила Андреева, автора «Розы мира», у которого было очень слабое сердце и другие проблемы).


Теперь он как бы всё время находится одновременно в двух мирах. Иногда, во время нашего паломничества, он неожиданно начинал передавать нам сообщения «с той стороны». Но об этом я подробнее расскажу в последующих заметках.


...Итак, мы едем по ночному Тегерану из аэропорта, и Проводник говорит, что наш приезд в Иран не случаен, и что он знал о нём от своих ангелов еще прошлой зимой. (Мы действительно начали планировать эту поездку, начиная с прошлого декабря, но знали об этом только работники турфирмы, помогавшей нам с визами и другими организационными вопросами. Турфирма связалась с нашим Проводником только летом). Он сказал, что, когда турфирма обратилась к нему, он «посмотрел нас» и решил поработать с нами не только как обычный гид, но и как Проводник. Он сказал, что далеко не всем, с кем работает, говорит о своих способностях. На мой вопрос, как же он «просматривает» людей, по фотографиям? – он ответил, что не обязательно: можно «увидеть» сущность человека и его характер, зная лишь его имя. Я спрашиваю, как он видит человека заочно, и он отвечает, что через имя он соединяется с истинным существом, которому в этом воплощении дали это имя, и ему приходит образ – иногда что-то абстрактное, как форма или цвет, приятное, как ангел, или отталкивающее, как джинн, но чаще - в облике животного или птицы.

Тут мне стало интересно. Я спросила, и каким же животным он меня увидел? Проводник сказал: «Ты – не животное, ты птица». Я почти подпрыгнула на сидении: «Да! а какая?» Он сказал, улыбаясь: «Я не разбираюсь в птицах, - какая-то певчая, может быть, что-то вроде соловья». Как я поняла из дальнейших объяснений Проводника во время нашей поездки, образ птиц в персидском фольклоре вообще и в суфийской поэзии в частности, очень распространён и служит символом тех душ, которые уже встали или способны встать на путь поиска Бога. Наибольшее развитие такой символизм получил в Мантик-ут-Тайр, «Беседе птиц» Аттара, но Аттар был далеко не первым, кто его использовал.

Птицы на древе жизни, вкушающие небесный плод – очень распространённый сюжет узора персидских ковров, как, например, на этом экспонате из Музея ковров в Тегеране, на который обратил наше внимание Проводник. Разные виды птиц расположены на разных уровнях древа жизни, так же, как искатели Истины проходят через восходящие стадии Пути, и каждая птица символизирует определенное качество.

Те из людей, чьи интересы принадлежат исключительно земному, по словам Проводника, подразделяются на семь нижележащих уровней, которые символизируются разными видами животных (как я позже выяснила, это тоже часть персидской фольклорной традиции). Например, про шофёра, который вёл наш микроавтобус из Мешхеда в Тегеран, Проводник сказал, что он – из грызунов вроде крысы, человек, пекущийся только о накоплении материального. Но все Друзья, кто был в этой поездке, по словам Проводника, - птицы.


Кроме того, как сказал Проводник, в один из вечеров за ужином, каждый человек выполняет свою функцию в общем «организме» человечества, и его роль можно сравнить с ролью какой-то части тела. «Я спросил у моей группы ангелов, - сказал он мне, - к какой части тела человечества принадлежишь ты, и мне показали, что ты - часть дыхательного горла. Это важная функция, потому что без пищи человек может прожить некоторое время, но без воздуха, поступающего через дыхательные пути, он не проживет и нескольких минут». В ходе дальнейших расспросов моих Друзей выяснилось, что по мере внутреннего развития человека его функция в общечеловеческом организме может меняться, - например, будучи изначально частью бедра, он со временем может стать клеткой мозга или сердца.


В другой раз Проводник немного рассказал о той роли, которая играет его группа в тонком мире. Он сказал, что это коллективное существо, чье место в восходящей духовной иерархии на много уровней выше человека, - нечто вроде «Божьего ока», или аудиторов. Их задача заключается в поддержании баланса в тонком мире этой планеты между светлыми и тёмными силами. Я спросила, как они выглядят, если у них вообще есть какая-то форма, и Проводник сказал, что у них нет формы, но иногда их можно видеть как наблюдающий за тобой глаз.

Я вспомнила, что когда-то давно я в течение довольно долгого времени – нескольких месяцев или даже лет, закрывая глаза, видела большой глаз, прямо смотрящий на меня. Иногда он даже как будто моргал. Потом я перестала его видеть. Я сказала об этом Проводнику. Он кивнул головой: «Это были они». Они наблюдают за теми, кто просыпается духовно и, если видят, что есть необходимость, находят для человека более продвинутого Водителя из сущностей, стоящих выше человека.


Про Водителей у нас как-то состоялся отдельный разговор с участием всех Друзей. Насколько я помню, Проводник сказал тогда, что водители из тонкого мира есть почти у всех людей: иногда это души ушедших родственников или еще не родившихся детей или внуков. Иногда это существа более высоких уровней, чем человеческий. Водители могут меняться, если меняется сам человек, и ему требуется помощь более высокого Водителя. Проводник сказал, что мой нынешний Водитель - из того сектора тонкого мира, который связан с Ираном, и моё появление здесь не случайно. Мой жизнепоток в прошлые эпохи, по его словам, воплощался в географической области, охватывающей север Ирана и Среднюю Азию, хотя в этой жизни моя Работа связана с Северной Америкой. Проводник также сказал, что мой Водитель находится на четыре уровня выше человеческого, но при этом является правой рукой ещё более высокой сущности седьмого уровня.


То, что сказал Проводник, не удивило меня, а скорее подтвердило то, что и так уже несколько лет было приоткрыто моему духовному зрению – тот ангельский образ, невыразимо, нечеловечески прекрасный, присутствующий в медитациях, действительно имеет черты, свойственные людям, живущим на земле Персии. Я спросила Проводника, могу ли я узнать его имя, но он, задумавшись на несколько секунд, ответил: «Ему в его работе это не поможет», и тема была закрыта.


Тем не менее, почему-то он счел возможным сказать мне имя своего Водителя (хотя я не могу им делиться). Это было так. В один из дней после посещения мавзолея великого персидского поэта и сказителя Фирдоуси в Тусе, Хорасан, Проводник повёл нас в небольшую ювелирную лавку, расположенную рядом с мавзолеем. Там он указал мне на небольшое серебряное кольцо с прозрачным огранённым камнем, который имел желтоватый цвет, и сказал, что я могу работать с ним: это поможет мне устанавливать лучшую связь с моим Водителем. Кольцо с вправленным в него камнем выглядело, как глядящий на меня глаз. Оно пришлось мне точно впору, и я его тут же купила. (Хотя Проводник назвал камень александритом, как я выяснила позже, судя по небольшой цене, это был скорее корунд с примесью хрома, который, как и редкий камень александрит, изменял цвет при смене освещения. Когда позже я достала кольцо в гостинице, к моему удивлению, камень был совершенно зелёным, а при дневном свете на улице на следующий день он стал розовым. Сейчас, когда я пишу эти строки, камень лежит напротив меня – он розового цвета. Я надеваю кольцо во время медитации, и оно действительно помогает мне лучше чувствовать и видеть Присутствие моего Водителя).


Тогда в ювелирной лавке Проводник назвал мне имя своего ангела-Водителя. Я спросила, почему он мне сказал его, и хочет ли он, чтобы я работала с ним. Проводник ответил, что это полностью моё решение, и он вовсе не настаивает, так как это не простой выбор. Если я пожелаю, он может помочь мне установить связь с «их группой», но это будет «всё равно что получить паспорт», потому что отныне я стану частью их Работы.


Что это за Работа, и почему наш Проводник сказал, что, став «земным телом ангельской группы», человек более не принадлежит своей самости, мы поняли в Мешхеде. По прибытии туда, мы тут же отправились в мечеть Имама Резы – главную святыню шиитов Ирана. Нас встретил говорящий на английском доброволец из общины хранителей мечети, а Проводник, сказав, что у него дела, и он потом всё объяснит, куда-то отлучился. Мы ходили в сопровождении очень вежливого и приятного добровольца около часа, так как мечеть Имама Резы огромна и состоит из множества дворов, похожих скорее на площади. Когда мы уже вернулись в гостиницу, наконец появился и наш Проводник и объяснил мне, куда он отлучался.


Оказывается, в каждом городе, который он посещает, он должен найти и негласно передать благословение как минимум пяти людям, которых ему указывает его «группа». Я спросила, что значит «передать благословение»? Проводник ответил, что это нечто вроде заряда благодати, проводником которого между ангелами и людьми он служит. Его Водители сообщают ему, как выглядит человек – мужчина или женщина – которых он должен найти, и где они находятся. Поэтому наш Проводник всё это время ходил по мечети и искал людей, описанных ангелами. Если это был мужчина, он как бы нечаянно дотрагивался до него. Если это была женщина, он просто стоял рядом некоторое время.


Тогда я вспомнила, что когда мы были в мавзолее Фирдоуси, какая-то иранская семья посадила совсем маленького ребёнка прямо на мраморное надгробие (поскольку считается, что благодать святого осеняет младенца и дарует ему удачу), и наш Проводник, стоявший рядом, тоже благословил ребёнка. Я спросила, было ли это частью «дневного плана» его Работы, и он, улыбаясь, ответил, что так и есть.

Я сказала, что у меня не было ощущения готовности прямо сейчас «получить паспорт», может быть, потому что я не могу позволить себе сложить с себя текущую Работу, частью которой я уже являюсь, и выполнение которой требует почти предельного напряжения сил. Это не было жалобой – просто трезвой оценкой адекватности ресурсов, которыми мое земное существо располагает в настоящий момент. Чтобы делать то, что делает он, нужно быть готовым, и, возможно, когда-нибудь я поднимусь и на эту ступень. Наш Проводник прекрасно понял, что я имею в виду, он не возражал.


Однажды за обедом в армянском ресторане он сказал мне, что нужно продолжать ту Работу, которую я делаю сейчас, и что, если мне удастся помочь определённому количеству людей (он назвал цифру двести), то я смогу перейти на следующий уровень. Я спросила, что значит помочь? Я рассказала ему о том, что веду заметки в Живом Журнале, куда заходит около двухсот человек в день из сети, а регулярно читает - около тысячи человек. Судя по обратной связи, многие находят такое чтение полезным. Проводник согласно кивнул. Он также сказал, что мой приезд в Иран связан с одним делом, в котором его группа надеется на мою помощь: речь идёт о восстановлении баланса света в Северной Америке (он объяснил некоторые детали). Я спросила, нужно ли мне что-то предпринимать в связи с этим, но Проводник сказал, что мне просто нужно быть стеной света и продолжать ту Работу, которую я делаю со своей группой.


Мои Друзья спрашивали, может ли он ответить на их вопросы, и Проводник сказал, что ответить он может, но, поскольку он всегда говорит то, что видит, без цензуры, иногда человеку бывает трудно слышать ответы. Правда бывает тяжелой. Есть причина, по которой будущее скрыто от нас – порой это для того, чтобы не деморализовать нас страхом или разочарованием, чтобы у нас не опускались руки. Порой – по той причине, что, меняя себя, мы можем изменять наше будущее. Бог не даёт нам ноши не по силам, и у нас всегда есть надежда. Всё, что нужно – быть стеной света...


...Пути-дороги путешествия по Ирану привели нас в Тайбад, маленький городок почти у самой границы с Афганистаном. Этот суровый и пустынный край, где почти всегда дуют ветры, сейчас стал почти что местом ссылки. Когда-то, однако, он был процветающим городом, через который проходили караваны, и большим суфийским центром. Здесь в 14-м веке учил великий мистик Хорасана Зайнуддин Тайбади, и именно к месту упокоения святого мы ехали за благословением.

...Рассказывают, что когда Тамерлан шел походом на Герат, он остановился в Тайбаде и послал своего человека к Зайнуддину Тайбади, чтобы спросить его, почему тот не выразил свое почтение покорителю мира. Суфий передал завоевателю такие слова:

«У меня до Тамерлана дела нет. Если у Тамерлана есть дело до меня, пусть приходит сам».


Правитель, пораженный ответом, все же вынужден был отправиться к шейху. Впоследствии он рассказывал, что во всех других случаях при встречах с теми, кто называли себя людьми знания, он замечал в них признаки страха, только при встрече с Тайбади страх испытывал сам Тамерлан.

Шейх Тайбади заставил правителя встать на колени и положил руки на его спину. Тамерлану, как он потом рассказывал, показалось, что небо упало на землю, и что он придавлен между ними. Выслушав наставления шейха, Тамерлан спросил, зачем он не наставлял таким же образом своего государя, гератского князя, предававшегося запрещенным удовольствиям. Тайбади ответил: «Мы наставляли его, но он не послушался, и Бог послал вас на него. Теперь мы говорим вам; если вы не послушаетесь, Бог назначит другого и над вами».


Тамерлан сказал потом, что он видел много дервишей; каждый из них говорил что-то, думая лишь о себе, но шейх Зайнуддин говорил, не заботясь о себе.

(так изложено в книге «Царствование Тимура» востоковеда 19-го века Василия Бартольда).

Вход в ханаку Тайбади

...Мавзолей великого святого Тайбада, когда-то бывший суфийской ханакой, где жили дервиши, сейчас пустынен и заброшен. На фотографии видно, как поблекла и кое-где обвалилась прекрасная эмалированная плитка величественного айвана-арки, как прорастает трава сквозь каменные плиты двора...


Ухоженным выглядело только каменное надгробие с красивым обелиском.

Рядом с ним выросли два дерева, - или их специально посадили – так дервиши делали во времена монгольского завоевания, да и после тоже, чтобы не оскверняли могилы ушедших Мастеров, чтобы разросшиеся корни затрудняли доступ будущих вандалов к святым мощам.

Наш Проводник, удивительный человек, выбравший сопровождать нас в этом паломничестве-зиярате, обладает даром духовидения. Он показывает нам на обрубок ствола рядом с надгробием – если сесть на него и положить руку на каменную плиту, можно войти в контакт с тонкой сущностью шейха. Друзья входят в медитацию, усевшись вокруг. Я становлюсь рядом.

Краем глаза я вижу, что наш Проводник подзывает меня к неказистому помосту, возведенному из простых кирпичей в дальнем углу мазара. Я иду туда, и он указывает на простое надгробие посередине этого сооружения – там сохранилось несколько надписей, указывающих, что похороненный там суфий был сподвижником, возможно, даже родственником шейха Тайбади. Я киваю и смотрю на Проводника с немым вопросом, поскольку уже знаю, что он не стал бы выдёргивать меня из зикра без повода.

Проводник указывает на четыре угла этого помоста и говорит:

«Здесь покоятся еще четыре человека, в четырех углах».


Я не вижу ни надгробий, ни надписей.


«Их и нет», - говорит Проводник.


Я спрашиваю, откуда он знает, что кто-то похоронен здесь, и он отвечает:

«Я их вижу, они стоят передо мной. Эти люди и были настоящими Учителями Хорасана. Никто не знал о том, кто они такие, они всегда были в тени, и все же они были главными».


Я спрашиваю, можно ли узнать, кто они, но Проводник отвечает:

«Я пытался спросить, но они показывают мне, что уста их запечатаны», - он проводит пальцем по губам замыкающим жестом...


...И в моей памяти вспыхивает воспоминание об истории из жизни суфия Абдул-Кадира Гилани, великого Учителя Персии, приведенной в «Сказках дервишей» Идриса Шаха:


«Однажды три шейха - из Хорасана, Ирака и Египта, прибыли в ханаку Учителя Гилани по пути из паломничества в Мекку со своими проводниками, неотесанными погонщиками мулов. В пути богословы были до крайности измучены грубостью своих проводников и хотели поскорее избавиться от них. Когда шейхи подошли к дому Абдул-Кадира, он, против своего обыкновения, вышел к ним навстречу. Ни единым жестом приветствия он не обменялся с погонщиками, но ночью шейхи вдруг совершенно случайно стали свидетелями того, как Абдул-Кадир пожелал спокойной ночи их проводникам, а когда те почтительно прощались с ним, поцеловал их руки. Богословы были изумлены и поняли, что эти трое, в отличие от них самих, - скрытые шейхи дервишей. Они последовали за погонщиками и попытались было завязать с ними беседу, но глава погонщиков грубо осадил их: «Идите прочь с вашими молитвами и бормотаниями и оставьте нас в покое. Мы простые погонщики и не хотим иметь с этим дело».


Такова суть скрытых суфиев».


Может быть, такова была суть тайных шейхов Хорасана?..


Сидя в нише кирпичной стены вокруг мазара и глядя на место упокоения четырех безымянных Абдалов-Преображенных, я размышляю – сколько же их еще было, прошедших неузнанными и непризнанными, несших бремя Работы, плоды которой мы пожинаем, но о трудности которой мы даже не имеем представления, - истинных Учителей Века?..


...В первый день приезда в Иран я спросила нашего Проводника, сможем ли мы встретиться с персидскими дервишами. Он ответил, что сейчас в Иране такое время, что даже само слово «суфии» лучше лишний раз не произносить. Несколько лет назад здесь произошли антиправительственные выступления, участником которых было одно из сообществ, называющих себя суфийскими. Были ли эти люди истинными суфиями или нет, но их действия привели к тому, что все суфийские ордены в Иране оказались под негласным запретом. Конечно, дервиши в Иране остались, но установить с ним контакт стало чрезвычайно трудно (как в Средней Азии в советское время). Сведения Проводника были подтверждением слов наших иранских Друзей, живущих на западе, которые советовали нам не рассказывать о нашем интересе к суфизму посторонним людям, а говорить, что мы любители персидской мистической поэзии (что мы и делали).


Тем не менее, как заверил меня Проводник по дороге из аэропорта, внутренний голос подсказывает ему, что мы повстречаем суфиев где-то на севере – в Семнане, может быть, Бастаме. В точности где, когда и кого, он не знал, но сказал, что в самом факте встречи уверен.


Интуиция Проводника его не подвела: дервиш Али Ирфани встретился нам в Харакане, недалеко от Бастама, в мавзолее суфия 10-11 вв. Абуль-Хасана Харакани. Нижеследующий рассказ - об этом святом и о человеке беспримерной стойкости духа, который продолжает его дело в наши дни.

Дервиш Али Ирфани

Абуль-Хасан Харакани был одной из самых мистических фигур Хорасана. Он был неграмотным, однако за наставлениями и советом к нему приезжали не только величайшие умы эпохи - Ибн Сина (Авиценна), Насир Хосров и Абу Саид Абуль-Хайр, но и сильные мира сего – такие, как султан Махмуд Газневи.


Фарид-ад-дин Аттар в книге жизнеописаний Мастеров называет Харакани «Океаном Духовного Знания», «Тайной Господней» и «Киблой своего народа». Но сам шейх Абуль-Хасан говорил, что мистику невозможно дать определение: «Люди не могут описать меня. Какими бы словами они не представляли меня, я - не то, что они говорят».


Косвенное указание на то, кем он на самом деле является мистик, можно получить из ответа, данного Харакани на вопрос: «Где вы видели Бога?» Он ответил: «Везде, где я не видел себя самого». О своем Пути он сказал: «Я не отшельник, не аскет, не проповедник. Я даже не суфий. О Господь, Ты Един, а я – часть Твоего Единства».


Дервиши Накшбанди, Ясави, Бекташи включают шейха Харакани в линию преемственности – силсила своих орденов следующим после Байязида Бистами. С последним, однако, Харакани никогда не встречался: связь их душ была исключительно внетелесной, в то время как земным учителем Харакани был другой суфий - Абуль-Аббас Амоли.

Скульптурное изображение Абуль-Хасана Харакани рядом с его мавзолеем. Святой изображен с укрощенными львами у его ног, символизирующими покоренный нафс – низшее «я», и с книгой в руках. Известно, впрочем, что шейх Харакани был неграмотным, а книга с его высказываниями «Нур-аль-Улум» была записана его учениками. (Здесь и далее - мои фотографии)

...Мы ехали в Харакан ранним утром, и Проводник сказал: «Мои ангелы передали, что сегодня мы встретим кого-то из суфиев, возможно, и в Харакане, и в Бастаме». На мой вопрос, где и кого, у него не было ответа. Он продиктовал нам молитвенную формулу - зикр, которая ему была дана Водителями специально для медитации у Абуль-Хасана Харакани. Это был странный язык – ни арабский, ни персидский. Проводник сказал нам, что ангелы передают свои послания на «птичьем» языке, скорее похожем на музыку и лишь отдаленно напоминающем человеческий, поэтому приходится искать ближайшее к нему приближение в фонетике земных языков.


К мавзолею шейха Харакани нужно было от дороги подняться по ступенькам. Небольшое здание с открытой террасой, где стояло мраморное надгробие, проглядывало в конце аллеи из-за разросшихся кипарисов.

День задался тихим и солнечным, и мы, пройдя через внутреннее помещение на террасу, выходившую на восток, устроились вокруг надгробия, подставляя лица ласковым лучам солнца. Из всех святых мест, где мы побывали в Иране, мавзолей шейха Харакани впечатался в мою память сильнее всего – может быть, из-за особого сочетания утреннего света, звуков детских голосов на спортивной площадке внизу, пения птиц, запаха кипариса, и разделенного всеми нами состояния, которое можно было назвать мистическим трансом.


В течение какого-то времени никого, кроме нас семерых, на террасе не было. Возможно, это длилось довольно долго, но состоянием блаженного забытья, в котором я пребывала, отсчёт времени был выключен. Блаженство находило волнами, под стать ритму зикра, данного Проводником, и от волны к волне росло, так что казалось, что девятый вал вот-вот унесет остатки сцепления с реальностью... В такие минуты не заботишься ни о том, что было раньше, ни о том, что будет после, но пребываешь в вечности «здесь и сейчас». Всё, что ты можешь пожелать - это чтоб оно не кончалось. «Что есть наивысшее счастье? спрашивал Мастер Харакани, тут же отвечая, - сердце, в коем неустанно звучит поминание Бога».


Свет великого старца Харакана и его Присутствие были живыми, реальными. Когда-то он сказал:


«Сколь многих на спине земли мы почитаем живыми, тогда как они мертвы,

и сколь многих во чреве земли мы считаем мертвыми, тогда как они живы».


Делая зикр, я дважды наклонялась к надгробию, и, касаясь теплого мрамора лбом, дважды же ясно увидела один и тот же образ: человека в одеянии дервиша и в шапке, с широким круглым лицом, чёрными волосами и густыми бровями над живыми, сияющими тёмными глазами. Лицо было молодым или, может быть, его черты были не подвластны времени.

Я была удивлена и сказала об этом Друзьям. Я не знала, кто это, и услужливый ум предложил мне версию, что это сам Абуль-Хасан Харакани, правда, образ был ничем не похож на скульптуру, стоящую у входа. Впрочем, разве кто-то знает, как выглядел шейх?


Тут к террасе подошёл наш Проводник, до этого момента стоявший у входа, и сказал, что он видит какого-то дервиша, приближающегося к мавзолею: «Я же говорил, что сегодня кто-то придёт!» Мы заметили, что в мавзолей входит седой человек в дервишеской шапке, но не успели его разглядеть.


Закончив медитацию, мы направились к выходу и увидели того самого дервиша лет шестидесяти, сидящего в углу рядом с михрабом, который как будто ждал нас. Его лицо было в точности таким же, какое я видела, касаясь головой надробия, только оно было старше лет на сорок. Дервиш заговорил с нами по-немецки. Мы ответили на английском, и так завязалась беседа. Он спросил, все ли мы мусульмане. Мы сказали, что среди нас есть христиане. Оказалось, что дервиша зовут Али Ирфани, и он несет нечто вроде добровольного служения в этом мавзолее уже несколько лет, свидетельствуя таухид - Божественное Единство. До этого Али довольно долгое время жил в Германии и в Америке, поэтому так свободно говорил на иностранных языках. Отойдя от дел, он вернулся на родину в Харакан: его притянул, позвал дух Мастера Абуль-Хасана.


Дервиш Али может запросто сказать: «Я не верю, что Бог говорит на арабском», чем вызывает возмущение клерикалов, позабывших о том, что сам великий святой Харакана повелел написать на входе в ханаку: «Давай хлеб всем нуждающимся, кто приходит в сию обитель, и не спрашивай об их вере».

Я спрашиваю у Али Ирфани, как он молится и каким практикам следует. Он смотрит мне прямо в глаза, выражение его лица и чувства - открытые, без задней мысли, как у ребенка. Не задумываясь, отвечает: «У моей молитвы нет слов, в моей душе только три слова Богу: «Я Тебя люблю». У меня нет практик, я пуст. Я сижу и смотрю за тем, как Он вращает этот мир». Он смотрит на меня и повторяет ещё раз, как будто хочет, чтобы я вникла в эти слова: «Я просто наблюдаю за тем, как Он вращает этот мир».


Али сказал, что Богу нет разницы, какими словами к нему обращаются, потому что Он слышит то, что у человека в сердце. Если молиться искренне, то неважно, на каком языке твоя молитва, и в подтверждение сказанного, Али громко запел «Отче наш» на немецком. Смотритель мавзолея, стоящий у входа, косится на него неодобрительно. Через пять минут он попросит нас покинуть помещение, поскольку по всей территории и внутри храма установлены камеры, и смотритель боится реакции фундаменталистов.


По-видимому, его опасения небезосновательны. Два года назад дом Али Ирфани сожгли, погибла его жена. Али считает, что это было сделано теми, кому не по нраву его высказывания. Печально, но несмотря на близость святого мазара, религиозные фанатики Харакана нисколько не изменились за прошедшие века, ведь и у шейха Абуль-Хасана они жестоко убили сына прямо в день свадьбы несчастного юноши.

Я спросила, опасается ли Али Ирфани за свою жизнь. Дервиш ответил, что, хотя его жизнь все время в опасности, он не чувствует страха, благодаря защите шейха Абуль-Хасана, через которого светом окутал его сам Всевышний.


(Когда мы сетуем на посланные нам на Пути дервиша испытания и трудности, быть может, неплохо бы вспомнить о тех, чей крест не в пример более тяжек, чем наш, и, вместо того, чтобы жалеть себя, помолиться за них...)


Абуль-Хасан Харакани на вопрос, что такое путь суфиев, отвечал: «Река из трех источников: один — воздержание, другой — милосердие, третий — непривязанность к тварям Божиим». Под воздержанием имелась в виду, конечно, не только аскетическая жизнь в бедности, - хотя именно таков образ жизни дервиша Али Ирфани, чья одежда кое-где сношена до дыр, и чьё жилище – приют для бедных. «Воздержание» - это прежде всего отказ от своеволия и подчинение самости Высшей воле, в чём бы она ни проявлялась.


Милосердие Али – всегда к услугам тех, кто приходит к нему за советом относительно разных жизненных вопросов. Я спросила, как он знает ответы. Дервиш ответил, что никто не знает ответов, кроме Бога. Поэтому он входит в состояние непривязанности - освобождает ум от всего, кроме Творца, и тогда ему приходит ответ. Как сказал когда-то шейх Харакани: «Что бы ни существовало во вселенной, оно также есть и в вашем сердце. Вы просто должны научиться способности видеть это».


Когда человек освобождается от самости, он становится пустым, и тогда в нём начинает звучать голос его сердца...


Али сказал, что утром стирал одежду, и ему пришла настойчивая мысль, что нужно идти в храм. Бросив всё, он быстро собрался и поспешил, а придя, увидел нас, и понял, что эта встреча не случайна. К тому моменту в этом у нас уже не осталось никаких сомнений. Возможно, наша встреча нужна была для того, чтобы мы рассказали вам об Али Ирфани.

Он оставил нам свой адрес, и если кто-то поедет в Бастам и захочет встретиться с ним, я могу дать его. На прощание дервиш благословил нас всех, и мы пожелали ему благодати во всех его делах. Мы также пожелали ему не оставлять свой пост и сохранять место упокоения святого Харакани живым для всех ищущих, кого притягивает его свет.


Пусть искра сострадания, возникшая в сердце каждого, кто прочитал про дервиша Али Ирфани, будет послана ему в помощь в его нелёгкой Работе.


«Для работы над собой нужна энергия. Ни один человек не может совершать усилия без этой энергии. ... В мире есть люди, но их очень мало, которые связаны с Великим Хранилищем, или Накопителем энергии. Этот резервуар неисчерпаем. Те, кто связаны с ним, могут помочь другим. Предположим, что человеку нужно сто единиц энергии для трансформации, а у него есть только десять, и больше он сам сделать не может. Он беспомощен. Но с помощью кого-то, кто связан с Великим Накопителем, он может занять еще девяносто. Тогда его работа становится эффективной».


Эти слова Г.И.Гурджиева, приведенные Дж.Беннеттом в книге «Свидетель», относятся к тем из суфийских Учителей, кого называли «Осью» или «Магнитным полюсом времени» (Кутб-аз-заман).


Одним из таких людей был персидский суфий Ахмад-и-Джам, учивший в Хорасане в 12-м веке. Слава о нем как об учителе, целителе и чудотворце до сих пор жива в обширной области от востока Ирана до севера Афганистана и юга Туркменистана. (Великий суфийский поэт Абдуррахман Джами, почитаемый в Средней Азии, взял своё имя в его честь).


Ахмада из Джама называли алхимиком, утверждая, что всё, чего бы ни коснулась его длань, превращалось в чистое золото. И такая трансмутация действительно происходила, хотя вовсе не в том буквальном смысле, в каком понимали данную фабулу любители сказок о силе.


В чём был источник чудесных деяний шейха из Джама?

Ему был открыт доступ к тому самому Великому Накопителю неисчерпаемой силы, способной просветлять всё, что входит в соприкосновение с ней. Как смог Ахмад-и-Джам стать достойным столь несравненного дара? Он вверяется Всевышним тому, кто достиг состояния духовной нищеты. «Нищета» или фахр по-персидски, от которого происходит слово факир, «нищий», - очень древний технический термин Школ Мудрости, и мы вернёмся к его сути чуть позже...


...Итак, мы едем из Тайбада в Торбат-и-Джам, стараясь до наступления темноты покинуть район афганской границы, где бывает неспокойно, и где туристам лучше не задерживаться. В области вокруг Джама, на севере Ирана, прожил бОльшую часть жизни шейх Ахмад, и здесь же находится его мавзолей, хранителями которого вот уже 27 поколений являются прямые потомки суфия...

Мавзолей Ахмада-и-Джами в Торбат-и-Джаме

...Ахмад Ибн Абульхасан Джами-и-Намаки, более известный как шейх Ахмад-и-Джами или Ахмад-и-Джам, родился в селении Намак в Хорасане в 1048 году. Его семья вела родословную от Джарира Ибн Абдуллы, сахиба (соратника) Пророка ﷺ. При этом внешность и черты лица Ахмада, по свидетельству современников, были совсем не арабскими, а вполне персидскими. Средневековые источники описывают его как синеглазого человека с рыжими волосами и бородой винного цвета. Он был высокого роста и мощного телосложения, сильным и бесстрашным, благодаря чему получил прозвище «Громадный Слон» (Жанде Пиль).


Отец Ахмада был простым земледельцем (известно, что он владел виноградником) и не мог научить сына ни читать, ни писать. Отец до самой своей кончины не верил в духовные способности Ахмада и увидел их только на смертном одре, как утверждает одна из историй. Как водится, нет пророка в своем отечестве...


Учителем Ахмада был шейх Бу Тахир-и-Курд, последователь Абу Саида аль-Хайра, знаменитого суфия (фигурирующего в известной истории, когда Ибн Сина после разговора с Абу Саидом сказал: «То, что я знаю, он видит»). Как рассказывают истории, Абу Саидом был предсказан приход Ахмада к шейху Бу Тахиру, для чего Абу Саид оставил последнему свою хирку (мантию или халат дервиша, передача которых символизирует наделение преемника тонкой силой или баракой Учителя). Хирка должна была быть передана тому из учеников, кто будет соответствовать описанию, данному Абу Саидом. Когда Ахмад-и-Джам вошел в ханаку Бу Тахира, тот узнал в нем признаки того самого человека, появление которого предсказал Абу Саид.


В возрасте пятнадцати лет Ахмад полюбил девушку, о которой он говорил как о «спрятанной за вуалью». В течение пяти лет он не мог думать ни о чем, кроме нее, мысль о ней вмешивалась даже в его молитвы. Позже Ахмад сравнивал это всепоглощающее чувство с любовью, которую святые испытывают к Богу.

Став молодым человеком, до двадцати двух лет он вел разгульный образ жизни, попав в компанию к молодым повесам, проводившим время за вином и шумными вечеринками. Поворотный момент наступил для Ахмада в один вечер, когда юноша стал свидетелем чудесного превращения вина, которое он вез своим собутыльникам, в чистый мёд. Это так потрясло Ахмада, что он покинул круг своих друзей и ушел в отшельничество в пещеры в горах Намак недалеко от Джама.

Последующие восемнадцать лет Ахмад-и-Джам посвятит укрощению своей животной натуры.


Однажды, когда его низшее «я» возжелало сладкой пищи, то, чтобы проучить его, Ахмад постелил себе ложе из терновых ветвей и катался на нем, пока все все его тело не начало кровоточить. Будучи человеком страстным и темпераментным, в войне с низшим «я», нафсом Громадный Слон порой доходил до крайностей. Однажды, обуреваемый позывами плоти, он в порыве гнева хотел лишить себя органа страсти. Однако, когда его рука с острым ножом уже была занесена, чтобы совершить необратимое, Ахмад услышал голос: «Если ты сотворишь это, ты запятнаешь свою душу кровью тридцати девяти святых».


(Впоследствии, когда Ахмад-и-Джам вернулся к нормальной жизни, у него действительно родилось тридцать девять сыновей и три дочери. Он был женат восемь раз, в последний раз уже в возрасте 80 лет. Четырнадцать из его сыновей пережили его, и большинство из них также стали духовными учителями, хотя и не сформировали ордена наподобие Сухраварди, Мевлеви или Чишти).


Спустя восемнадцать лет жертв Ахмад понял, что цель его отрешения от мира была достигнута. Он стал факиром, «духовно нищим». Позже он объяснит своим ученикам, что это означает: духовная нищета отбрасывает все атрибуты, освобождает человека от всего, что он считает собой – и в хорошем смысле, и в плохом.


Он более не держится ни за одно из своих верований, убеждений, принципов и понятий, понимая, что всё это тоже лишь «пожитки», собранные его умом. Как может нищий духом судить себя или других, не считая себя обладателем правды? Из-за этого люди книг и принципов могут посчитать его неверующим или еретиком, но разве мнение людей может иметь какое-то значение для того, кто не привязан ни к чему?

Духовно нищий становится гибким и текучим. Он не сожалеет о прошлом и не питает ожиданий от будущего. Он делает себя пустым сосудом, для того, чтобы быть наполненным благодатью и волей Водителя в каждый миг своей жизни.

Келья (чиллахона) для уединенного созерцания в ханаке Ахмада-и-Джама

Человек нищеты, по выражению шейха Ахмада, подобен мячу для поло, который не катится сам, по собственной воле. Он принимает все удары клюшки и катится туда, куда его направляют Высшие Силы, никогда не зная и не спрашивая, сколько раз, до каких пор и кем по нему будут ударять. Он также не противится тому, когда Высшие Силы используют его как клюшку для удара, как посредника своей воли. Факир становится таким - не подвластным ни страстям, ни искушениям. Когда это происходит, его покидает страх, а в сердце его поселяется великое спокойствие и смирение.


...В Нагорной Проповеди Христа есть загадочные слова: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное» (Мф. 5:3). Толкования этих слов всевозможны, но к восприятию их сути как метода древних Школ Совершенствования Человека можно также приблизиться, изучая путь суфиев. Слово «нищета» в устах персидских дервишей означало отказ не столько от привязанности к материальным вещам, - хотя бедность тоже могла быть частью пути факира - человека, идущего «путем нищеты», но отрешение гораздо более радикальное.


В одном из сохранившихся писем Ахмад-и-Джам описывает особенности состояния нищего духом:


«Спрашивать о состоянии фахр, нищеты - вопрос, достойный ребенка. Человек, чье сердце объяло нищету, не нуждается ни в объяснении её, ни в поиске. Признак нищеты - в том, что она лишена признаков. И все же, когда человек достигает такого состояния, с ним случаются и становятся всем очевидными чудесные вещи, что указывает на его внутреннее достижение.


Из солончака пресная вода не потечёт. Нищета - это алхимия, преображающая все, чего она касается, своим качеством. Когда нищета укореняется в человеке, она проявляется как преображение его характера и природы. Свойства дьявола, и зверя, и человека: страсть, жадность, гнев, ревность, зависть, гордость, суемыслие и тому подобное покидают его составную природу, и знамя его возвышения поднимается в реальности Божественного Единства.


Послушайте о том, чему меня научил опыт. В любом мирском деле, научившись ему от кого-то, вы станете умельцем. Но когда речь идет о нищете, все, кто входит дверью имитации, выходят через дверь ереси. Когда Пророка, благослови его Господь, спросили: «Что есть нищета?», он сказал: «Одно из богатств Бога». И вновь его спросили: «Что есть нищета?» Он сказал: «Одно из богатств Бога». И в третий раз спросили его: «Что есть нищета?» И он сказал: «Это то, что Господь дарует лишь пророкам и верующим, щедрым к Богу». Пророк, мир ему и благословение, также сказал: «Нищета - моя гордость».


Духовная нищета – на самом деле «вид неверия», как говорится в хадисах, и до тех пор, пока те, кто считает себя верующими, не заклеймят вас как неверующего, нищета не раскроет вам своей подлинной красоты.


Особенность нищеты и пребывания духовно нищим - в том, что какая бы страсть, или тоска, или надежда и прочее ни были в вас ранее, все это исчезает. Пока вы не вычеркнете, не вычистите это из себя, отказываясь как от утверждения, так и от отрицания, данные истины не укоренятся в вашем существе. Нищету нельзя описать. Любые описания – учёт лавочника, а не нищета. И Бог лучше ведает...»


...В возрасте сорока лет Ахмад-и-Джам оставил уединение и вернулся к обычной жизни. Жар внутреннего усилия и огонь жертвенника, пылавшие в течение столь долгого времени, совершили алхимическое преобразование, и более не были необходимы. Этого не понимают те, кто возносит аскетические практики как самоцель. Когда цель Делания достигнута, тигель снимают с огня, и миру является Философский Камень.


Парадокс духовной нищеты и наиглубочайшая её тайна такова: тот, кто стал никем, кто свёл своё «я» до нуля - он становится ВСЕМ. Нет таких знаний, могущества, сил и способностей, которые не сделались бы открытыми ему. Мирские блага более не вредны тому, кто освободил себя от привязанности к ним. Пожертвовавший всем может иметь всё – человеческое благополучие, власть, материальное богатство, ибо, внешне распоряжаясь всем этим ко славе Создателя, он более никогда не загрязнит свою душу привязанностью к ним.

За время аскетического уединения у Ахмада открылись сверхобычные способности, среди которых была мощная целительская сила, и он посвятил себя помощи страждущим.


В одной из книг Ахмад-и-Джам позже написал:

«Если перед тобой стоит выбор: выполнить обязательный молебен или просьбу слабого, лучше оказать помощь слабому, ибо он нуждается в ней более, чем Всевышний в нашем поклонении».


Истории об исцелении Ахмадом различных недугов, приведенные в книге под названием «Духовные подвиги», составленной учеником шейха, очень напоминают евангельские притчи.


Говорят, что Ахмад-и-Джам брением из слюны и праха или простым прикосновением восстанавливал зрение незрячим; молитвой и мановением руки исцелял тяжелых больных, которые уже не вставали с постели; изгонял бесов из душевнобольных; ставил на ноги парализованных; излечивал эпилептиков и т.д. Изложенное в этих многочисленных историях, где приводятся имена реальных людей в разных селениях и городах, может показаться маловероятным, но если эти сказания содержат хоть малую толику истины, то целительская мощь Ахмада была поистине удивительна.


Одним из раскрывшихся в шейхе талантов была способность избавлять людей, как сейчас говорят, от алкогольной зависимости. В наше время алкоголизм считается болезнью, но в то время это называлось «привести грешников к покаянию». Агиографы утверждают, что за пятьдесят лет Громадный Слон «привел к покаянию» 180 тысяч любителей вина.


Рассказывают также, что Ахмад-и-Джам своими руками разбил 10 тысяч кувшинов с вином (возможно, неприятию спиртного способствовал опыт, полученный суфием в молодости). Кроме того, Ахмад-и-Джам также был известен тем, что уничтожил более тысячи музыкальных инструментов, использовавшихся для развлечения.


Великий персидский поэт Хафиз, который, судя по всему, был наслышан о деяниях шейха Ахмада, посвятил ему следующую строфу:


Раб кубка винного - Хафиз... Лети, зефир! В сие мгновенье

Ты шейху Джама передай от нас, рабов вина, почтенье.


Стоит отметить, однако, что отношение шейха к суфийскому ритуалу сама, где использовались музыка и танцы, не было столь категоричным. Он считал неприемлемым использование музыки для возбуждения страстей и получения чувственного удовольствия, но не отвергал ритуалы, где музыка применялась как средство достижения высших состояний. При этом, отмечал шейх, лишь те из учеников, кто уже достиг определенного прогресса в духовном развитии, были достаточно зрелыми для участия в сама.


Так или иначе, в ханаке шейха Ахмада, которую он вместе с мечетью построил на окраине Торбат-и-Джама и где обучал дервишей, музыкальные церемонии не были регулярной практикой.


Вместе с учениками Учитель совершал поездки по Хорасану, посещая Герат, Нишапур, Мерв и Бастам и приобретя в этих городах немало последователей. По мере того, как росла слава шейха Ахмада, к нему начали обращаться за советом власть предержащие. Рассказывают, что у суфия были особые отношения с сельджукским султаном Санджаром, навещавшим святого в его ханаке и взятым Ахмадом под свою духовную защиту.


Согласно одной из историй, шейх Ахмад, в видении узнав о том, что Санджару грозит опасность от его собственного полководца, отправился во дворец и вылил кубок с отравленным питьем, куда злоумышленник поместил яд. Полководец, испугавшись за свою жизнь, сбежал и поднял мятеж. Хотя данная история не обнаружена в анналах, упоминаемый в ней полководец был реальным лицом, настроившим часть армии против султана. Мятеж был подавлен Санджаром.


Ясновидение было одной из особых способностей шейха Ахмада, и множество эпизодов его жизнеописания посвящены этому.


Он безошибочно предсказывал свержение или смерть одних правителей и возвышение других, урожай или неурожай тех или иных культур, набеги саранчи и в связи с этим повышение цен на зерно и т.д. Он таже видел грядущие события в жизнях отдельных людей и давал советы, которые всегда оказывались правильными. Шейх Ахмад использовал свои необычные способности даже для таких бытовых вещей, как указание места, где находится пропавший осел или корова, или где зарыт клад.


Чтение мыслей также было одной из сверхспособностей шейха.

Так, когда к нему приходили с просьбами, он давал человеку ответ еще до того, как тот изложил ее суть. Часто он знал, что о нем говорят за его спиной его ученики и упрекал их за это, в точности излагая их беседу. Также мог он разгадать планы неприятелей в отношении него и таким образом обойти их ловушки.

Отдельная категория историй описывает необычайную жизненную силу или особый магнетизм, который ощущали все, находясь в присутствии Громадного Слона - как люди, так и животные.


Некоторые принимавшие его у себя в гостях люди утверждали, что из окон комнаты, где он останавливался на ночлег, в темноте исходило странное сияние. Ахмад-и-Джам мог даровать бесплодной паре рождение сына, а мог наслать гипнотический ступор на своих клеветников, так, что они не могли вымолвить ни слова. Шейх мог благословить поле или плодовое дерево, и они давали небывалый урожай. Он мог вызвать или, наоборот, прекратить дождь. Он обладал властью внушения мыслей не только людям, но даже животным, которые слушались его без слов.


Конечно, все вокруг хотели знать, откуда у человека могут взяться такие способности. Косвенный ответ можно найти в письмах Ахмада-и-Джама, где он разъясняет, что такое суфийская барака, благодать, на примере пчелы.

Пчела, несмотря на ее малый размер, была одарена благодатью Бога. Однако, как пчела не способна объяснить эту Божественную щедрость, так и человек, наделенный великими силами, не в состоянии дать разъяснение относительно Его выбора, хотя дарованная ему барака, как и пчелиный мёд, излечивающий болезни и услаждающий вкус, - самое убедительное свидетельство благословения свыше.


В послании к самаркандцам, по-видимому, задававшим шейху Ахмаду именно этот вопрос, он писал:


«Вы упомянули высказывание [из Корана]: «И внушил Господь твой пчеле: «Устраивай (себе) в горах дома, и на деревьях и в том, что они [люди] строят»». Это сказано о пути суфия. В этих самых словах содержится полный ответ на то, о чём вы спрашиваете.

Несмотря на присутствие многоцветного павлина, царственного орла, высоко парящего сокола, долгоживущего грифа, увенчанного короной удода, пленяющих сердце куропатки и фазана, а также множества сладкоголосых птиц, почему именно маленькая пчела была вдохновлена откровением и удостоена чести безо всякой причины?


Потому что щедроты Господни не основаны на заслугах, «Господь ведет к своему свету того, кого пожелает». Даже если бы пчела хотела выразить то, что было ей явлено в откровении, она не смогла бы этого сделать, хотя ее собственная природа, восстанавливающая людское здоровье, - проявление откровения Господнего.

То, что она производит - проявление её сущности, хотя её жужжание не сможет перевести это в слова. Когда мы говорим о её цельном, вселяющем жизненную силу и поднимающем дух мёде, мы знаем, что есть нечто в пчеле, не существующее более нигде. Как сказал поэт:


«То, что есть в ней, в красавицах иных ты не найдёшь...»


Когда это качество было вложено в пчелу, все остальные остались ни с чем. Любой хворый в поиске средства излечения должен съесть то, что она производит. О мой друг и брат, то, что вложено в пчелу, совершенно особенно. Как сказал поэт:


«В тот день, когда печатью небеса они замкнули,

Влюблённых золото иною формою отлили.

Судить о форме той наш ум, увы, бессилен,

Ведь не умом чеканено совсем то злато было».


*****

За исключением паломничества в Мекку, Ахмад-и-Джам провел всю свою жизнь в Хорасане, дожив до 96 лет. Рассказывают, что один из учеников увидел во сне место, где будет расположена могила шейха. Ахмад, попросив ученика указать его, выбрал данное место для своего упокоения.

Надгробие Ахмада-и-Джама. Следуя традиции, на его могиле посажено фисташковое дерево, дабы защитить место захоронения от вандализма.

В местности вокруг Джама, Бахарза и Герата проживают более 700 потомков шейха Ахмада, большинство из них в Торбат-и-Джаме. Очень немногие из иранских семей могут отследить свою родословную на 900 лет назад. Род Ахмада из Джама пользуется уважением среди местных жителей, и хранителями мавзолея шейха по сей день являются его прямые потомки.


Один из них, потомок Ахмада-и-Джама в 27-м поколении, сопровождал нас в нашем зиярате по мавзолею. Он был очень доброжелателен, но, к сожалению, не говорил на иностранных языках. Открыв двери ханаки, запертые на множество замков из опасений, что туда могут проникнуть вандалы, он показал нам стенд, где были сведения об Ахмаде на разных языках, в том числе и на русском. Оказалось, что кто-то из потомков шейха учился в России и составил этот текст.

Помолившись у места упокоения великого Учителя и попросив исцеления и благословения, мы покидаем Торбат-и-Джам и едем дальше по суфийским местам Хорасана...


Земля Нишапура, древнейшей столицы Хорасана, а ныне – небольшого тихого городка, дала рождение великим сокровищам Ирана: драгоценной бирюзе и двум суфийским поэтам – Омару Хайяму и Фарид-ад-дину Аттару. Разумеется, планируя паломничество в Иран, мы подумали о Нишапуре в первую очередь... и не были разочарованы.

Ниже – история о неожиданном и бесценном уроке, который преподал нам Мастер Аттар в мавзолее Нишапура.

Мавзолей Аттара в Нишапуре (здесь и далее – фото, сделанные мной и моими Друзьями)

...Наш Проводник-духовидец был чрезвычайно рад, что мы включили Нишапур в план поездки, потому что Аттар - наиболее почитаемый им из всех персидских поэтов-суфиев. Я помню, как мы ехали из аэропорта в Тегеран и говорили о главном шедевре Аттара – поэме под названием «Язык птиц» (Мантик ут-тайр). Проводник тогда сказал, что чтение особым образом ритмизированных строф Аттара в оригинале на фарси «даёт ему крылья» - вводит в состояние, в котором он отрывается от земли и забывает обо всём. Ни одна другая книга не производит на него такого действия.

Проводник продолжил, что если разделить всех суфиев Персии - прошлых, настоящих и будущих, - на семь уровней по их духовным достижениям, то Аттар достиг наивысшего возможного для рождённого человеком – седьмого – уровня и остаётся по сей день непревзойдённым. Я смотрю вопросительно: «Вы так думаете?» Проводник, глядя на ночную автостраду, спокойно отвечает: «Я так вижу». Я не знаю, как относиться к его словам, но мне вспоминается фраза Руми, сказанная об Аттаре, которого Мевляна считал своим Учителем: «Аттар обошел семь городов любви, а мы прошлись только по одной улице»...

...Вспоминается и то, что в Мантик ут-тайр Аттар описывает семь Долин, каковые предстоит преодолеть птицам, отправившимся на поиски своего короля - мистического Симурга. Птицы – образы тех из людских душ, чья способность к усилиям в достижении Реализации не омертвела, а Семь Долин – символическое отражение стадий или стоянок (макам) ученика на Пути. Мантик ут-тайр Аттара – сильная встряска, «кодовое слово» на «птичьем языке», призыв к пробуждению. Я вспоминаю юную девушку в одной из наших групп в Бразилии, поразившую меня рассказом о том, что она стала искать связи с суфийской Традицией после прочтения Мантик ут-тайр.

Этот старинный персидский ковёр из тегеранского Музея Ковров с изображением разных видов птиц и животных вокруг Древа Жизни, по словам Проводника, имеет глубокий символический подтекст, отражая восходящий путь индивидуальной души. От животных и нелетающих или водоплавающих птиц, чья стихия - вода и земля, он идёт дальше, до ангельских существ, восседающих на самых высоких ветвях Древа. Одновременно каждая из птиц символизирует качество, присущее человеческой душе.

...Стоит жаркий октябрьский день в Нишапуре, и мы входим в приятную прохладу мавзолея, построенного в 13-14-м веке. В небольшом восьмиугольном помещении, под «луковичным» куполом находится надгробие из чёрного камня. Наш Проводник сказал, что этот камень (огороженный стеклом для сохранности) был в мавзолее изначально, ещё при монгольских правителях Хорасана, а остальные части были добавлены после.

Посидев в тишине в медитации, я выхожу на улицу, потому что хочу до отъезда сделать ещё несколько снимков. Недалеко от выхода ждёт наш Проводник. Я собираюсь попросить его запечатлеть меня на фоне мавзолея, но он опережает меня:

«А ведь Аттар спросил, почему ты до сих пор не прочитала его «Язык птиц» и «Жизнеописания святых» (Тазкират уль-аулийя)?»

Я огорошена. Как «Аттар спросил?» Да, эти книги – две главные работы Аттара, и я работала с ними при написании заметок об этом великом суфии, но – действительно - так и не прочитала ни ту, ни другую целиком. Проводник об этом не мог знать, да и никто не мог. Кроме Аттара...

«Вы видели его?» – спрашиваю. У меня колотится сердце от волнения, и одновременно горят уши от стыда за свою поверхностность, за недостойность писать об Аттаре.

«Да, - отвечает Проводник. - Когда вы сидели вокруг надгробия, он появился прямо на том месте, где стоит чёрный камень, и, указывая на тебя пальцем, сказал: «Спроси у неё, почему она до сих пор не прочитала Мантик ут-тайр и Тазкират?» Его Сущность явила себя как человек высокого роста, в длинном одеянии коричневого цвета – это цвет Истины (Хакк)».

Я спрашиваю, был ли дух Аттара сердит на меня, но Проводник отвечает, что Сущностям такого масштаба не свойственны людские эмоции вроде гнева или раздражения. «Аттар – Мастер, он вселюбящ и сострадателен, как может он гневаться на тебя? Он просто хотел, чтобы ты услышала его, чтобы прочла книги от начала до конца. Он также сказал, что в Мантик ут-тайр на 128-й странице есть послание для тебя. Там говорится о задаче, решение которой важно для твоего продвижения по Пути».

Меня начинает потряхивать от волнения. «Но какой именно Мантик ут-тайр – ведь их множество изданий, на разных языках?...» - допрашиваю я Проводника, но он разводит руками, лишь предполагая, что Аттар имел в виду то издание, которое я смогу прочесть. Может быть, перевод этой поэмы на английский.

Я поворачиваюсь к мавзолею и сложив ладони, прижимаю их к груди, обещая Мастеру, что выполню его задание, если на то будет Божья воля и помощь. В это время подходят мои Друзья, завершившие медитацию, и я рассказываю им о произошедшем. Проводник, поняв, о чём речь, добавляет, что Аттар сказал и всем остальным, что они могли бы получить намного больше от контакта с ним, если бы у них было больше доверия ему и больше искренности, открытости, веры. Энергия и благодать Аттара, как и всех святых, открыты каждому, кто искренне, всем сердцем стремится к такой – сокровенной - близости с их Сущностью...


...Со дня нашего паломничества в Нишапур прошло уже почти три месяца, и за это время я выполнила часть обещания Аттару – нашла и изучила лучший из доступных переводов Мантик ут-тайр (я действительно внимательно сравнила изданные на русском и английском языке версии и по содержанию, и по форме). В результате остановилась на совместном переводе британского профессора иранистики Дика Дэвиса и его иранской жены Афхам Дарбанди (Dick Davis & Afkham Darbandi). Почему именно на этой книге, не буду описывать, дабы не вдаваться в излишнюю мистификацию, но могу сказать, что получила внутреннюю подсказку. Перевод оказался действительно лучшим. Я бы назвала его блестящим: он передаёт не только смысл и дух поэмы Аттара, но и ее завораживающие рифмы, просодию и ритм. Склоняю голову перед этой работой переводчиков и поэтов.

Конечно, получив книгу по почте, я первым делом открыла страницу 128.
Там была история о Фениксе...

...Мне очень близка эта огненная птица, метафора Великого Делания и внутренней алхимии. Двадцать лет назад, в самом начале приближения к суфийскому Пути, мне пришёл её образ, который так просился на бумагу, что я запечатлела его в рисунке пастелью. С тех пор изображение Феникса всегда висит в моей спальне, рядом с другим рисунком Восходящего Пламени – помощника преображения, который пришёл в то же время.

Во многих традициях, включая христианскую, Феникс – символ бессмертия, воскрешения и возрождения. Аттар передает эту древнейшую из общемировых легенд в преломлении персидской фольклорной традиции:

«Говорят, что в далёкой Индии есть волшебная птица, которая живёт тысячу лет. Размах её крыльев огромен, а в длинном клюве – множество отверстий, подобных ладам флейты. И когда птица Феникс поёт, её клюв обращает потоки воздуха сотней мелодий, завораживающих все живые создания. Однажды песню Феникса услышал Пифагор, он понял основы гармонии и создал законы музыки.

Когда время жизни Феникса подходит к концу, птица, зная загодя о приближении перехода, готовит огромный костёр из ветвей, восседает на его вершину и поёт песню, ввергащую в великую печаль всё живое вокруг».

Кульминационный момент легенды о Фениксе я перевела в размере стиха и в просодии, близких к аналогичным у Аттара:

…Охватит пламя сотней языков
Дрова и феникса в ярчайший из костров.
И плоть, ещё недавно сил полна
Им в уголь с пеплом вмиг обращена...
Утих огонь. Но – вдруг – из-под руин
Главу из пепла тянет феникс-сын!

Пройдя через испытание огнём, из преображённой низшей природы рождается Философский Камень бессмертного духа. Это – задача из задач любой человеческой души. Какие бы цели перед нами не стояли в жизни, эта – превосходит все своей значимостью. Аттар увенчивает историю о Фениксе такими строками:

Всё, что рождённым было, смерть должна развеять,
Но нашим долгом будет размягчить ей шею.
Пусть все задачи ты решил на свете,
Труднее нет в Пути задач, чем эта.

Что Аттар имел в виду под словами «размягчить шею смерти», можно только предполагать, но вспоминается, что три главные стадии продвижения на Пути называются суфиями процессом «смерти», за каждой из которых следует новое «рождение». Когда дервиши говорят «умри до смерти», они имеют в виду: должны отмереть страх, гордыня, алчность, похоть, зависть, гнев – всё, что держит нас в тенётах иллюзии. Если в нас не отмирают самость и своелюбие, то начинает отмирать душа, любовь - незаметно, день за днём. Мы делаем наш выбор в пользу одного или другого каждый день.

Что есть пепел в легенде о Фениксе, и почему преображённый Феникс восстаёт именно из пепла?

Образ пепла - сожжённых огнём усилия аспектов низшей природы, препятствующих союзу души с Божественным - проходит рефреном в поэме Аттара. Устами Бога, обращающегося к библейскому царю Давиду, он выражает это так (стихотворные переводы здесь и далее – мои):

Пусть от всего, что не есть Я, отворотятся,
И пред Создателем Единым преклонятся.
Мирские тщеты свалят кучею большою
И разнесут их в пух и прах своей рукою.
Сожгут останки, чтоб огнём всё полыхало,
А после ветром пепел разбросало.
Чтоб сделав это, осознали люди -
Чем в мире ни прельстись, всё пеплом будет.

Ещё одна история из поэмы Аттара продолжает линию, обозначенную в истории о Фениксе. Внутренний смысл этой притчи намного более многогранен, чем простая мораль: она указывает на метод Школ и даёт представление о том, чтО именно должно быть предано огню.

Основным персонажем этой истории, как и многих других в Мантик ут-тайр, выступает Махмуд Газневи – тюркский эмир из династии Газневидов, совершивший много завоевательных походов, в том числе на Индию. Сомнат (Сомнатх) – один из индийских городов, захваченных войсками Махмуда. Азар, упоминаемый в притче – отец Ибрахима (библейского Авраама), который, согласно преданию, зарабатывал на жизнь изготовлением идолов.

Шах Махмуд в Сомнате

Когда Махмуд Газневи взял Сомнат,
Нашёл он истукана там, что звалась Лат.
Махмуду те, кто били идолу поклон,
Сулили выкуп златом, но не сдался он,
Презрев наживу, царедворцам повелел
Чтоб истукан тотчас в огне сгорел.
Советник молвил: «Лучше б идола продать,
И вещь никчёмную на злато променять».
Ответил шах: «Страшусь, что в День Суда
Предстану я пред Господом. Тогда
Он скажет: "Делал идолов Азар,
А ты, Махмуд, их превращал в товар".»

Заполыхал огонь. И тут - из чрева Лат
Каменья ценные посыпались, как град!
Богатством редким шах Махмуд был одарён,
Но и Единому остался верен он.
Шах рёк: «Была за идола награда,
A мне Бог дал мою - другой не надо».

В душе своей повергни истуканов,
Иль сам повергнут будешь - поздно или рано.
Кумира самости сожги, и вот - смотри,
Сколь клад бесценный он скрывал внутри!

Природа возрождённого Феникса – как и наша сущность – чистый свет, не уничтожимый ни огнём, ни временем. Аттар говорит о ней так:

Бессмертна сущность. Встань же, страх отринь,
Восстань из пепла. Тень - исчезни, сгинь,
Там иллюзорным теням места нет,
Где солнца Истины сияет яркий свет.

Тот, что явился к нам в мавзолее Аттара, не был «тенью Аттара», но – светом Аттара, великой Сущности, владевшей «языком птиц». И, как сказал суфийский поэт 15 в. Алишер Навои в блестящем переложении Мантик ут-тайр на тюркский язык (перевод С.Иванова):

Смысл сокрытый, что стал для меня достижим,
Птичьей речью теперь я поведал другим.
С этой речью обычным словам не сравниться,
Смысл её непорочный в стыде не таится.
И смышлёная птица, поняв эту речь,
Всё поймет, что из слов ее можно извлечь.




Великий суфийский поэт Хафиз – «Солнце Персии» - упокоен в воспетом им саду Мусалла, на реке Рукнабад в северо-восточном Ширазе:


Виночерпий, мне чарку налей! Ибо нет среди райских полей

Цветников Мусаллы, нет в раю берегов Рукнабада.


«Мусалла» означает «место моления», поэтому смысл двустишия может пониматься и как гедонистическое «пей вино, наслаждайся сегодняшним днём, ведь в мире грядущем нет земных радостей», и как «Водитель, позволь мне приобщиться к вину познания, ибо состояние, достигаемое через молитву сердца, превыше любых радостей рая».

Таковы стихи Хафиза: за их очевидным смыслом, понятным человеку сего мира, всегда скрывается тайное послание, предназначенное человеку Знания. К сожалению, перевод не может этого передать. Но не только знание несёт поэзия Хафиза. Он говорил: «Я свиваю свет в слова». Или, другими словами, «я рассеиваю благодать с помощью инструментов устной передачи».


Наш Проводник, человек, обладающий способностью прямого видения, говорит: Хафиз излагал то же, о чем было дано провозвестие в Коране, только поэтическим языком. Уровни скрытого смысла, содержащиеся в его строфах, мы познаем по мере того, как просыпаются в нас органы духовного зрения.


Как может цену знать профан жемчужины моей?

Хафиз, пусть дар сей будет дан лишь лучшим из людей.


...И вот мы идем вдоль аллеи, вдыхая аромат столетних сосен, кипарисов и, конечно, роз, воспетых поэтом, которые цветут здесь почти круглый год. Надгробие из иранского мрамора с зеленоватыми прожилками фосфора стоит в открытой ротонде, чей медный купол в форме шапки дервиша возлежит на восьми колоннах.

Наш Проводник говорит, что сад Хафиза – истинный Храм Любви, сюда приходят и влюбленные, чтобы сделать важное признание, и те, чье сердце разбито, чтобы получить утешение. Последние сидят здесь часами, пока со слезами и рыданиями из них не выйдет вся боль неразделенного чувства, и они, с благословением святого, уходят с улыбкой принятия и надежды.


Боль разбитого сердца излечится в срок,

И увядшей надежды вновь воспрянет цветок,

Беспокойным умом света не закрывай,

Не печалься, о друг мой, и не унывай.


...Мы садимся у одной из колонн и погружаемся в разлитое вокруг блаженство. Доносится негромкая мелодия песни со словами стихов великого суфия, не умолкающих в его любимом саду ни на миг... в них вплетается пение птиц, во множестве слетающихся в этот оазис.


Под звуки арфы с флейтой, средь Друзей,

В углу кувшин с вином обнял, забыв о счете дней.

С теплом вина, разлившимся по телу,

Какой резон мне сдаться самости моей?


Кто-то из посетителей читает стихотворение из книги Хафиза, открытой наугад, надеясь получить жизненное указание от святого.


Я так влюблен, что всем влюбленным огонь дарую, как свеча,

Сияю всем безумцам праздным сквозь тьму ночную, как свеча.

И даже после всего, что было,
Солнце Землю своим должником не считает.
Знаешь ли, что с любовью такою бывает?
Ярким светом она небосвод заливает...

Закрыв глаза и углубляясь в мысли о Хафизе, наиболее близком мне поэте Персии, чьи стихи я переводила, вдруг ощущаю каплю, упавшую на лоб. Решаю, что почудилось: откуда дождь? В Ширазе второй день жара под сорок. Но вот снова капля! Оборачиваюсь к Друзьям: они тоже недоумевают, откуда влага – над нами голубое небо, только вдали над горами сгущаются тучи. Я спускаюсь в боковую аллею – там сухо.

.

Возвращаюсь к Друзьям и вновь чувствую прохладные капли, падающие с чистого неба. Подставляем лицо и ладони волшебному «привету от Хафиза»...

...А впрочем, был ли чудесным тот дождь? Такие явления «сверхобычны, но не сверхъестественны». Даже в самом сухом воздухе содержится немного влаги, вопрос только в том, как заставить её собраться в одном месте и выпасть каплями дождя. Вызыватели дождя любых времён и народов – это люди, достигшие совершенства в одной-единственной вещи: способности к созданию центростремительной силы, образующей магнетическую воронку или вихрь. Только воронка эта не простая, а фрактальная - сверху напоминающая розу. Почему горы притягивают облака? Карта магнитного поля вокруг гор часто выглядит как роза – вихреобразное фрактальное поле, чья центростремительная сила привлекает дождь. Потому что вода – очень магниточувствительна, и влага привлекается туда, куда собирается заряд.

Сила, стягивающая небесную влагу в капли – ровно та же самая, что собирает Друзей Бога в круг дервишей. Это – сила гравитации или притяжения, или, другими словами, сила любви, и именно она царит в Храме Хафиза, привлекая сюда людей, птиц, небесную влагу и воду жизни...


...Вчера на исходе ночи от мук избавленье мне дали,

И воду жизни во тьме, недоступную зренью, мне дали.

Утратил я чувства свои в лучах того естества!

Вина из чаши, что духа родит возвышенье, мне дали.

Дивиться ли нужно тому, что сердцем так весел я стал?

Томился скудостью я, и вот – вспоможенье мне дали...


...На выходе из мавзолея нас встречает птичка-прорицатель, сидящая на плече у своего хозяина, который за небольшую плату даёт птичке вытянуть из коробки в его руках одну из множества бумажек с отрывками из стихов Хафиза. Не все люди верят предсказаниям, но...


Из уст любых давно лишь Бога слышу одного,

Так как же вежливым не быть: не внять, Хафиз, словам Его?


Птичка-оракул вытаскивает тоненькую жёлтую бумажку, и её хозяин протягивает мне послание от Хафиза. Мое предсказание, по словам Проводника, переведшего его с фарси, было благоприятным – там были строчки о Юсуфе (библейском Иосифе Прекрасном), который, пройдя через череду испытаний, вновь возвращается к своему любящему отцу, Якубу (Иакову). Позже я обнаружила, что отрывок из этого стихотворения я сама переводила ранее:


Юсуф вновь возвратится в край родной Ханаан,

Засияют руины, как дворец Голестан.

Испытаний дорога приведет в отчий край,

Будь же стойким, как Юсуф, и не унывай!


Боль разбитого сердца излечится в срок,

И увядшей надежды вновь воспрянет цветок,

Беспокойным умом света не закрывай,

Не печалься, о друг мой, и не унывай.

Луг зеленый вновь сможет у истока расцвесть,

Увенчается розой соловьиная песнь,

Новый день даст надежду — друг, ее не теряй,

Пусть сегодня не сбылось — ты не унывай.


Хоть отчаянье шепчет: «Бога ты не найдешь!»

Знаю, в сети коварной ты не пропадешь.

Это игры завесы - сил им не отдавай,

Духом, друг мой, не падай и не унывай.


Наводнения ль волны потрясут твою жизнь,

Капитан Ной - спасенье, только крепко держись,

Чтоб доставил он к брегу — лишь руку подай,

Помощь рядом, не бойся и не унывай.


Словно путник к Каабе, чрез пустыню иди,

И ночами, и днями о душе своей бди,

Вынув терна колючки, "Ох, за что?!" не стенай,

Раны время залечит, друг мой — не унывай.


Нищетою ослаблен одинокий Хафиз,

Только путь нам заказан — дальше некуда вниз,

Ночь темней пред рассветом — к свету путь начинай,

Мы пройдем его вместе, друг мой, не унывай.


Так что и тут был привет от Хафиза...




© АсСалам
assalam.enneagon786@gmail.com
Made on
Tilda